Зло, которым был Наполеон
Миновало уже более 200 лет со времени Отечественной войны с Наполеоновской империей, радикально повлиявшей не только на историю России, но и всей Европы, а вслед за Европой, и всего мира. Однако стоит заметить, что в восприятии этой великой войны в наше время уже нет того трагического величия, которое так остро переживалось её современниками и ещё сохранялось в русской литературе XIX века. С одной стороны, это забвение можно объяснить неумолимым ходом времени, притупляющим переживания прошлого, к коему никто из живущих вроде бы уже не имеет никакого отношения. Особенно в наши дни, когда не каждый школьник может ответить на вопрос, кем был Ельцин или Горбачев, а уж кем был Наполеон Бонапарт (1769-1821) или как звали русского царя, победившего Наполеона, – это уже информация из области палеонтологии. Но с другой стороны, одним лишь ходом времени объяснить это забвение нельзя, ведь сколько бы ни культивировался трагизм какого-либо исторического события, если в доминирующей культурной парадигме самого общества это событие лишено какой-либо внятной оценки, то не стоит удивляться его забвению.
Говоря о великой войне 1812 года, необходимо учитывать одно принципиально важное обстоятельство, без которого невозможно понять весь объем исторических смыслов этой войны. Дело в том, что война 1812 года не была лишь очередным противостоянием между Россией и каким-либо её агрессивным соседом, из которого Россия вышла победителем и только поэтому русские патриоты должны были бы эту победу приветствовать. Более того, хотя это была первая в истории война между Россией и Францией, её содержание вовсе не сводится к какому-то частному геополитическому конфликту между этими европейскими державами, – да и какой, по большому счету, мог быть конфликт между Францией и Россией, если между ними никогда не было не только общей границы, но даже каких-либо промежуточных территорий, на которые бы претендовали обе монархии? Обращаясь к геополитике, можно только заметить, что у Франции и России были только общие противники в Европе, а именно Германия на континенте и Англия на море, так что едиными усилиями Париж и Петербург вполне могли бы “с двух сторон” сдерживать чрезмерные аппетиты и той, и другой державы. Однако французский император объявил войну России, дошел через всю Европу до Москвы, потерпел здесь величайшее из всех своих моральных поражений и, подгоняемый русской армией и русскими партизанами, возвратился домой. Вся эта история была бы невозможна, если бы этого императора не звали – Наполеон Бонапарт, и если бы его политика ограничивалась только лишь национальными интересами Франции.
Стоит заметить, что сам образ Наполеона в отечественной культуре претерпел весьма странную, на первый взгляд, аберрацию. Откровенный агрессор, ради которого русским пришлось оставить и сжечь Москву, и коего иначе как “антихристом” и “бичем народов” многие современники не называли, после своей смерти в восприятии европейских аристократов сохранил прежний загадочный флер и настоящий героический авторитет, вплоть до того, что даже дома русских дворян часто украшали его изящные бюстики, и редкий певец романтической поры не вложился в возрождение его двусмысленного культа. Достаточно вспомнить самого Пушкина, который на смерть Наполеона в 1821 году написал стихотворение, начинающееся словами, – “Угас великий человек”, – и завершающееся восьмистишием:
Да будет омрачен позором
Тот малодушный, кто в сей день
Безумным возмутит укором
Его развенчанную тень!
Хвала! он русскому народу
Высокий жребий указал
И миру вечную свободу
Из мрака ссылки завещал”.
Если у этого имиджа “великого освободителя” возникала какая-то альтернатива, то это был образ обаятельного опереточного толстячка в треуголке, призванного забавлять людей подобно ярмарочному шуту-карлику из фильма “Сибирский цирюльник”. Нескрываемый восторг и настоящее благоговение по отношение к Наполеону, если чем-то и сменялись, так это доброжелательной улыбкой, какую только и мог вызвать Бонапарт в ипостаси, например, главного героя “Мертвых душ”: “Из числа многих, в своем роде сметливых предположений было, наконец, одно, странно даже и сказать, что не есть ли Чичиков переодетый Наполеон. <…> Конечно, поверить этому чиновники не поверили, а, впрочем, призадумались и, рассматривая это дело каждый про себя, нашли, что лицо Чичикова, если он поворотится и станет боком, очень сдает на портрет Наполеона. Полицеймейстер, который служил в кампанию двенадцатого года и лично видел Наполеона, не мог тоже не сознаться, что ростом он никак не будет выше Чичикова и что складом своей фигуры Наполеон тоже нельзя сказать чтобы слишком толст, однако ж и не так чтобы тонок.”… Наполеон карикатур и анекдотов начал постепенно вытеснять прежнего кумира, а его имя стало напоминать разве что о завсегдатаях психиатрических лечебниц и кулинарном лакомстве с одноименным названием. В одном случае восхищение, в другом – ирония, но в любом случае – улыбка, в любом случае – позитивные эмоции, как будто не было ни сотен тысяч жертв по всей Европе, ни континентальной блокады Англии, ни Аустерлица, ни Бородина, ни опустевшей Москвы и оскверненных храмов Кремля.
Империя Модерна
Как могла произойти эта инверсия? Война 1812 года для России XIX века была подобна обеим мировым войнам в веке XX-м, но почему сегодня невозможен торт “Гитлер”, но зато вполне по вкусу торт “Наполеон”? Потому что, в отличие от Гитлера, Наполеон не воспринимается современностью как воплощение зла и не воспринимается так именно потому, что он был одним из творцов самой современности. Оказывая сопротивление Наполеону, Россия в 1812 году сопротивлялась именно тому историческому процессу, который привел к диктату секулярно-либеральной идеологии Евросоюза, выставляющей себя как конечную вершину мирового “прогресса” и логический итог истории Запада. Для грядущей победы либеральной идеологии Наполеон сделал не меньше, чем Ленин для коммунистической революции, причем, в ту эпоху, когда либеральные и левые аспекты революционного движения в Европе практически не различались. И только лишь потому его имя сегодня не пишут золотыми буквами среди других идеологов и вождей “мирового прогресса”, что для большинства народов Европы он выступал как чужеземный завоеватель и диктатор, а признаваться в том, что “мировой прогресс” зачастую насаждается банальным насилием и другими, совсем не “прогрессивными” методами, сегодня готовы немногие, как и 200 лет назад. Ведь если мы вдруг признаемся в том, что те “светские” и “гуманистические” ценности, на которых основано сегодня большинство политических режимов европейской цивилизации, были вовсе не выбраны в результате всеобщих и честных выборов, а именно навязаны определенными политическими силами, в том числе путем прямой военной интервенции, то “самоочевидность” этих ценностей будет подорвана, а с нею и легитимность всех “прогрессивных” властей. Поэтому современный Запад относится к Наполеону подобно тому, как относятся к престарелому герою войны в состоянии маразма, коего все очень уважают за прежние подвиги, но его уже стесняются показывать на люди.
В феномене Наполеона скрывается один важный парадокс, во многом объясняющий его личность. Явление Наполеона было логическим итогом и вершиной “Великой Французской революции” и всей истории французского “Просвещения”, для начала XIX века он был французом всех французов. Но сам Наполеон не был французом: уроженец Корсики, он думал на языке, представляющим собою диалект итальянского, и всю жизнь говорил с сильным акцентом, а ещё в юности, учась в Королевской кадетской школе в Париже, не скрывал от учителей своего корсиканского патриотизма и неприятия Франции. Это обстоятельство во многом объясняет тот факт, что Наполеон вовсе не собирался строить “Великую Францию”, да и какая может быть “Великая Франция” от Мадрида до Москвы? Наполеон был призван построить нечто большее, – великую империю Нового времени (Модерна), своего рода, эсхатологический Вавилон “Просвещения” в противоположность традиционным христианским империям. И сам Наполеон не потому готов был поддержать революционную Францию, что она была Францией, а потому что она была революционной. Когда кумир его детства, корсиканский политик Паскуале Паоли, чьим секретарем был отец Наполеона, став президентом острова в 1793 году, выступил против французской оккупации, то Наполеон отрекся от него, ведь одно дело подчиняться соседнему государству, а другое дело – оплоту мировой революции. Будущий император Франции с самого начала восхитился левыми идеями якобинцев, а после жирондистского переворота 9 термидора II года по революционному календарю (27 июля 1794 года) был арестован за свою связь с Огюстеном Робеспьером, младшим братом Максимилиана, и две недели отсидел в тюрьме, как и положено любому революционеру (заметим, что, окажись он в рядах противников самого Робеспьера, вряд ли бы он дожил до этого момента).
Захватив власть 18 брюмера VIII года (9 ноября 1799 года), Наполеон не только решил навести революционный порядок внутри самой страны, но распространить его по всему миру. Именно поэтому войска Наполеона часто встречали с цветами, а в интеллектуальных салонах по всей Европе он был желанным гостем, как “великий освободитель” всех от всех. Войска Наполеоновской империи входили в города Италии, Испании, Австрии, Пруссии, Польши, России и других стран со знаменем Французской революции и лозунгами “Свободы! Равенства! Братства!”, а какие молодые люди того времени, умеющие читать и писать, не были заражены этими идеями, кто не прошел через увлечение Вольтером или Руссо, навсегда оставшимся любимым автором Бонапарта? Между тем, насаждать идеалы “гуманизма” во Франции и за её пределами Наполеону пришлось совсем не гуманными средствами, и это был второй шок, который испытало общество после якобинского террора. Достаточно сказать, что из 73 парижских газет Наполеон закрыл 60, подчинив оставшиеся 13 государственной ценуре.
Наполеон и христианство
Для христианской Европы наполеоновскую экспансию можно было сравнить разве что с давно забытыми нашествиями варварских народов поздней Античности. Франция была первым крупнейшим секулярным государством, прямо отвергшим свои христианские корни. Уже в июне 1790 года Национальное собрание ликвидировало церковную десятину и приказало всему клиру составить “Конституционную церковь”, порвавшую с Римским престолом. Однако с этим согласилась только половина священников и всего 4 епископа, а остальным клирикам пришлось скрываться от властей, как во времена древних гонений на Церковь. Поэтому римский папа Пий VI не мог не осудить Французскую революцию, а в самой Франции к оставшемуся священству начали относиться как к пережитку “мрачного средневековья”.
Но религиозное чувство заложено в человека Самим Богом и если человек не поклоняется Богу, то он начинает поклоняться чему угодно другому. Революция стремилась отменить религию, а вместо этого создала собственную. В эпоху якобинского террора началась конкуренция сразу двух новых искусственных культов – культа “Великого Разума”, выдвигаемого радикальной партией Пьера Шометта, и культа “Верховного Существа” Максимилиана Робеспьера. В ноябре 1793 года все католические храмы страны опустошались в пользу революции и провозглашались храмами “Богини Разума”, которую изображали специальные актрисы. Например, одна оперная певица играла такую “богиню” в алтаре собора Парижской Богоматери. А в качестве жертвоприношений этой “богине”, во время празднований её культа, устраивались казни не угодивших новому режиму граждан, причем, заправлял этими казнями ими бывший священник Жосеф Фуше, ставший при Наполеоне префектом полиции. Когда же единоличным диктатором стал Робеспьер, то 8 июня 1794 года он навязал Франции новый языческий культ “Верховного Существа”, приказав всем поклоняться этому идолу, а себя объявил его “первосвященником”. Революционную власть совершенно не волновало то, что таким путем прямо нарушалась пресловутая свобода вероисповедания, и более того, культ абстрактного “Верховного Существа” был прописан в преамбуле самой “Декларации прав человека и гражданина” и эти слова остались там навсегда: “Национальное собрание признает и провозглашает перед лицом и под покровительством Верховного существа следующие права человека и гражданина” (!)… Заметим, что всё это происходило через шестнадцать лет после смерти Вольтера и Руссо, и совсем не вопреки, а благодаря их антихристианским проповедям, ведь к самим идеологам “Просвещения” поклонники новых культов относились как к своим пророкам и апостолам. Неизвестно, как бы дальше развивалась эта гражданская религия, но жирондистский переворот 9 термидора положил конец культу “Верховного Существа”, вернувшись к изначальному атеизму.
В отличие от якобинцев, годных только для разрушения и уничтоживших самих себя, Наполеон ставил своей целью создание долгосрочного оплота мировой революции в качестве мировой империи и прекрасно понимал, что порвать со “Старым миром” одним кавалерийским наскоком невозможно, а эффективнее использовать привычные традиции как политические ресурсы для укрепления собственной власти. Поэтому он не стал в директивном порядке отменять христианство или создавать новый культ, а решил заставить Католическую церковь признать его легитимность и подчиниться его интересам. История этого подчинения поражает своим цинизмом и ясно свидетельствует о том, что Бонапарт был убежденным атеистом и антихристианином.
Сначала Наполеон решил действовать против Католической церкви путем прямой интервенции: в 1790 году его генерал Бертье захватил Папскую область, заставил того самого папу Пия VI выплачивать постоянные контрибуции, а в 1798 году взял папу в плен и отправил во Францию, где он и умер на следующий год. На следующий год Наполеон решил пойти другим путем и уже новому папе Пию VII предложил подписать якобы взаимовыгодный Конкордат, сам факт которого унижал Ватикан, поскольку признать легитимность Наполеона это значит признать Французскую революцию и обессмыслить христианское сопротивление по всей Европе. Желая убедить папу в своей верности ему, Наполеон не нашел ничего лучше, как угрожать переходом в протестантизм и добился своего, – 15 августа 1801 года первый консул Франции Наполеон и римский папа Пий VI подписали тот самый Конкордат, вызвавший неизбежный ропот и среди католиков, и среди атеистов. По началу папа наивно обрадовался, ведь Конкордат ликвидировал раскольную “Конституционную церковь” во Франции, но уже через несколько дней он узнал о том, что Наполеон приложил к Конкордату т.н. “Органические статьи”, написанные им без согласования с Ватиканом. По этим статьям все публичные действия римского папы во Франции, будь то отправка папских легатов или публикация общецерковных постановлений, должны были проходить через разрешение самого Наполеона, а, кроме того, во французских семинариях предписывалось изучать “Четыре основных принципа Галликанской церкви” 1682 года, – абсолютистского проекта Людовика XIV, написанного его придворным идеологом Жаком Боссюэ. Вместе с этим было создано министерство церковной службы, жестко контролирующее всю религиозную жизнь, а апофеозом вмешательства в эту жизнь была официальная замена праздника Успения Богородицы 15 августа “Днем святого Наполеона”.
В 1804 году Наполеон решил стать императором Франции, выступающей отныне в качестве глобальной альтернативы единственно легитимной католической империи – “Священной Римской империи” Габсбургов. Дело оставалось “за малым” – уговорить римского папу, что и добился Наполеон, обещав Пию VII отменить “Органические статьи”. Сенат призвал Наполеона принять титул императора, а всенародный плебисцит подтвердил это призвание, что окончательно сбило с толку многих революционеров, но зато понравилось самому Бонапарту. 2 декабря в соборе Парижской Богоматери Пий VII короновал Наполеона специально изготовленной короной, названной в честь своей предшественницы “короной Карла Великого” (прежние короны были разграблены в годы революции). Но что характерно для Наполеона как выразителя идей Модерна, так это возрождение античных языческих традиций вопреки христианскому Средневековью. “Корона Карла Великого” для Наполеона была такой же бутафорией на потребу христианской публике, как сам Пий VII, спешно доставленный в Париж из Рима. Куда более дорог был для него золотой лавровый венок, венец римских императоров дохристианской Античности, который он приказал сделать специально для этой коронации. Папа лишь освещал и корону, и венок на церковном алтаре, а Наполеон уже взял корону с алтаря и возложил на свою голову, а потом вдруг, к всеобщей неожиданности, снял её и надел на себя золотой венок, – чувствовать себя наследником Диоклетиана он желал больше, чем продолжателем Карла Великого.
Однако после коронации Наполеон как будто бы, действительно, поверил в свою легитимность в глазах католического населения и уже не считался с Ватиканом ни в чем. На оккупированных территориях в Германии и Италии Бонапарт подчинил своей власти все церковные приходы, а когда Пий VII посмел отказаться от участия в континентальной блокаде Англии, то Наполеон в 1809 году вновь захватил Рим, аннексировал территорию Папского государства и объявил Рим “свободным” имперским городом. В ответ папа просто отлучил Наполеона от Католической церкви, хотя у него были все основания сделать это гораздо раньше. Тогда Наполеон арестовал Пия VII и вывез в Савону, оккупированный французами городок в Генуэзском заливе. Поразительно, но ни один европейский двор не заявил протест по этому поводу, – таков был страх перед этим “бичем народов”. Но даже после этих событий римский папа все-таки потребовался Наполеону, чтобы разрешить его развод с первой женой Жозефиной в 1809 году и женитьбу на Марии-Луизе в 1810 году. Вместо папы всё разрешил Наполеону архиепископ Парижа, но 13 кардиналов отказались присутствовать на его свадьбе, за что император лишил их имущества и отправил в ссылку. 17 июня 1811 года Национальный Совет епископов потребовал освобождения папы и запретил Наполеону самолично назначать каких-либо архиереев, за что Бонапарт распустил этот Совет, а наиболее оппозиционных его членов заключил в тюрьму. По возвращении из России, 25 января 1812 года Наполеон наконец-то для себя выбил у изможденного папы подпись под документом, разрешающим императору самостоятельно назначать епископов. Но уже 24 марта Пий VII заявил, что его подпись была насильно выпрошена деспотом и так закончилась многолетняя трагическая тяжба “антихриста” на троне с господствующей церковью.
Да, Наполеоновская империя была первым в истории Европы со времен Юлиана Отступника антихристианским государством, ориентированным на установление атеистического порядка по заветам идеологов французского “Просвещения”. И опасность Наполеона была не только в его военной мощи, но в большей степени, в его идейной привлекательности для нового поколения образованных людей, готовых порвать с христианством как “пережитком средневекового прошлого”. Остановить Наполеона было практически невозможно: его армия была лучшей в мире, во всей Европе у него были преданные сторонники, а на пути его экспансии стояли дряхлые дезориентированные монархические режимы, не ожидавшие, что новый варвар придет к ним не из “дикой Азии”, а из самой Европы, под лозунгами цивилизации и модернизации.
В краткосрочной перспективе Наполеона мог остановить только он сам, совершив какую-нибудь очевидную ошибку, которая самому ему будет совсем не очевидна. Беда всех великих завоевателей была в том, что, захватив пол мира, они были уверены в том, что с тем же успехом смогут захватить остальную половину. И Наполеона постигло это безумие, составлявшее ещё один парадокс его жизни. Как настоящий “мессия” Модерна, призванный установить в Европе радикально Новый Порядок, Наполеон должен был следовать одному из основных принципов просвещенческого классицизма – чувству меры. И он следовал этому чувству и в государственной политике, и в государственной эстетике. Как и его идейные предшественники, якобинцы, Наполеон унаследовал от Франции Бурбонов принцип максимально жесткого централизма и унитаризма, который своими корнями восходил к Римской империи и полностью отвечал рационалистической и механистической философии французского Просвещения. Эстетическим отражением этого централистского принципа был классицизм, который в имперскую эпоху Наполеона принял торжественные формы “ампира”. Сам Кодекс Наполеона 1807 года был написан в традициях римского права, на самом деле являвшимся ромейским (византийским) правом, и составил образец для многих правовых документов современной Европы. Но для такого порядка, возведенного в самоцель, требуется стабильность и четкое понимание своих границ. Во главе такого порядка должен быть спокойный и неподвижный правитель, каким был “король-солнце” Людовик XIV, созидавший свой центр в Версале, откуда он своими прямыми “лучами” равномерно “освещал” всё королевство. Наполеон же не хотел сидеть на месте и не знал границ своей империи, – в этом он парадоксальным образом оказался наглядным воплощением идеалов романтизма и даже самого “абсолютного духа” по Гегелю, увидевшего его в Йене в 1806 году. Парадоксальным образом, – потому что романтизм был первой консервативной реакцией на Просвещение и идеология романтиков была прямо противоположна идеологии Наполеона. И хотя именно Бонапарт больше всех спровоцировал романтическую реакцию в культуре, сам он вел себя как типичный романтик. Отправиться походом на Россию в ситуации, когда нужно усмирять пол Европы, – это был жест романтического безумия, который мог привести только к неизбежному краху всей империи, лопнувшей от разорвавшихся границ. Впрочем, апология суицида была очень свойственна романтизму, начиная со “Страданий юного Вертера” Гете – самой любимой книгой Наполеона!
Наполеон и Россия
Вопреки вульгарному мнению, сама Россия вовсе не была для Наполеона, как и для многих западных европейцев, какой-то темной и страшной полу-Азией, ведь русская аристократия достаточно активно участвовала в общеевропейской жизни, а отношения Наполеона с Россией начались ещё в юности. Ещё в 1788 году лейтенант Бонапарт собирался поступить на службу к волонтерам русской армии под руководством генерал-поручика И.Заборовского для похода на Турцию, но по недавнему приказу иностранцев принимали в русской армии с понижением чина, что для Наполеона было неприемлемо. Возмущенный этим приказом, Наполеон выбежал из апартаментов Заборовского с криком – “Король Пруссии даст мне чин капитана!”.
В следующий раз Наполеон вспомнил о России, находясь в 1799 году в Египте, коего он отвоевывал от англичан, когда вдруг узнал к своему ужасу, что русская армия под командованием генерал-фельдмаршала Александра Суворова пришла на помощь Австрии и очистила всю Северную Италию от французских войск. Именно тогда взбешенный Бонапарт спешно вернулся в Париж и устроил переворот 18 брюмера, чтобы провозгласить себя первым консулом и единолично править страной.
Отомстив России в битве под Аустерлицем в 1805 году, Наполеон начал искать расположение русского императора, поскольку понимал всё значение Российской империи для Европы. Самое большое потепление между двумя императорами произошло во время подписания позорного для России Тильзитского мира в 1807 году, после чего Наполеон получил высшую российскую награду – орден Святого апостола Андрея Первозванного, а Александр I – орден Почетного Легиона. Более того, после развода с Жозефиной Наполеон решил породниться с Романовыми и в 1808 году прямо просил у императора Александра руки его сестры, великой княжны Екатерины Павловны, а получив отказ, не оставил эту шальную мысль, и через два года также просил руки другой сестры, 14-летней княжны Анны Павловны, впоследствии ставшей королевой Нидерландов. Оба отказа расстроили Бонапарта и он пошел на ещё более отчаянный шаг, женившись на австрийской принцессе Марии-Луизе. В этом браке был свой резон: в 1806 году Наполеон положил конец “Священной Римской империи германских наций”, католического аналога Византии, а женитьба на австрийской принцессе давала ему возможность возродить эту империю уже под своим началом. Но отчаянность была в том, что до сих пор австрийские войска были главными врагами революционной Франции и последняя австриячка на французском троне, жена Людовика XVI Мария-Антуанетта была гильотинирована в 1793 году. Но Наполеону очень нужна была максимальная легитимация в качестве императора, признанного всеми европейцами. В связи с этим вполне возможно предположить, что поход на Россию объяснялся именно этой задачей, поскольку Россия как единственный наследник Византии, как Третий Рим, была главным конкурентом на звание мировой христианской империи, а это означало, что в христианском мире не одно, а два “солнца”, два императора, и если один из них абсолютно легитимен, то другой только вчера был выскочкой из провинции.
На уровне деклараций Наполеон пошел на Российскую империю потому, что, во-первых, она нарушила Тильзитский мир, отказавшись участвовать в континентальной блокаде Англии, а во-вторых, чтобы освободить Польшу и возродить Речь Посполитую, ликвидированную в 1795 году разделом Польши между тремя ведущими континентальными державами – Россией, Австрией и Пруссией. В связи с этом весьма прогрессивная Англия ненавидела Наполеона, а недавно подавленная Польша, наоборот, ждала его с распростертыми объятиями, как спасителя от трех имперских “монстров”. Однако, справедливо считая Россию оплотом всеевропейской реакции, Наполеон только видел в Российской империи очевидного идеологического врага, но совершенно не собирался освобождать какие-либо части российского населения, включая крестьян. Он будет подумывать об этом, задыхаясь в горящей Москве, чтобы найти себе союзников против российской власти, но это будет уже очень поздно.
Таким образом, в войне 1812 года Россия сопротивлялась не “воле французского народа”, а самой идеологии секулярного Модерна, самому духу Нового времени. И так же как сам Наполеон был не совсем французом, его империя была не совсем французской. К 1811 году империя Наполеона включала в себя 71 миллион человек из 172 миллиона населения всей Европы. В составе “Великой армии” на Москву двинулись 450 тысяч солдат, из которых только половина были французами. Не случайно эту интервенцию назвали “нашествием двунадесяти языков”. В этой войне столкнулись две Европы, Европа христианская и Европа безбожная, прямой прообраз будущего Евросоюза. И как прежде, Россия вновь исполняла свою миссию Третьего Рима, спасая не только саму себя, но и весь христианский мир.
Если идея пойти на Россию была настоящим романтическим безумием, то сам способ её укрощения, по Наполеону, выдавал в нем зашоренного классициста. Великий завоеватель хотел покорить Россию так же, как и все другие страны на своем пути, – дав генеральное сражение в каком-нибудь поле типа Аустерлицкого и вынудив вражескую власть сдать всё государство. Но он забыл, что Россия уже очень давно отвыкла от таких поражений, а самое главное, что в России слишком много полей и русским всегда есть куда отступать. Когда сегодня многие либералы и даже те, кто называет себя национал-либералами, говорят о великих масштабах России от Балтики до Тихого океана как об её главной беде, то они как будто бы забывают, что именно эти масштабы во всех войнах были одним из самых главных факторов её спасения, а вместе с этим – спасения тех смыслов и ценностей, которые отстаивала Россия в этих войнах. Эти великие пространства России, безусловно, – дар Божий нашей стране, и Россия должна оправдывать перед Богом этот дар, используя его во благо Его Церкви и православной миссии во всем мире. Но вряд ли Наполеон, вообще, о чем-то подобном задумывался и поэтому пал жертвой не только своего безумия, но и своего безбожного рационализма. В России было то поле, о котором мечтал Наполеон, – Бородинское поле, но состоявшееся на этом поле “генеральное сражение” 26 августа (по старому стилю), крупнейшее в истории человечества на тот момент, стало его Пирровой победой, поскольку русские не сдались, а лишь только отступили вглубь страны. В Бородинской битве русские потеряли 45 тысяч бойцов, а французы 30 тысяч. Французская историография с тех пор считает её тактической победой Наполеоновской армии, а поскольку её смысл был в захвате Москвы, то только во Франции Бородинская битва ошибочно называется “Московской”. Но Александр I признал Бородинскую битву моральной победой русского оружия и возвел Кутузова в генерал-фельдмаршалы. На самом деле Бородино, конечно же, было первым ударом по самолюбию Бонапарта. Вторым таким ударом была спаленная Москва, где его никто не ждал и не приветствовал, а это означало, что война продолжается и русские только собираются с силами. Впрочем, некоторые старообрядцы увидели в Наполеоне своего “освободителя” от никонианского строя: Преображенская община старообрядцев-беспоповцев (федосеевцев) открыто приветствовала оккупационную армиею, находилась под её защитой и давала возможность французам печатать у себя фальшивые ассигнации, а храмы Рогожской общины старообрядцев-поповцев были единственными в опустошенной Москве, где проходили богослужения, также под охраной французов…
Что же касается православных храмов, то Наполеоновская армия оскверняла их с совершенно иррациональной, якобинской жестокостью. Сам Бонапарт создал специальную комиссию по разграблению Церкви и все 237 храмов Первопрестольной были лишены всех своих реликвий из золота и серебра; иконы вырезались из алтарей и использовались как мебель; раки с мощами были перевернуты, а в большинстве храмов французы устроили казармы, скотобойни и конюшни. Например, Успенский собор был превращен в конюшню, а под его паникадилом были подвешены центральные весы этой комиссии, взвешивающие разграбленное золото со всех остальных храмов. Самый преданный Наполеону маршал Луи Даву устроил свою спальню в алтаре соборного храма Чудовского монастыря, так что можно догадываться, какова была участь других алтарей. В этом настоящем варварстве не было ничего удивительного, – если Наполеон со своей церковью обращался как с враждебной политической партией, то какое значение имела для него “греческая ересь”? Но все-таки нигде он так не издевался над христианством как в России, и самое поразительное было то, что это нескрываемое варварство преподносилось под лозунгами “свободы” и “цивилизации”!
Отдав Наполеону сожженную Москву, Петербург заплатил очень дорогую цену за спасение всей страны, но эта цена оправдала себя, – великий завоеватель был совершенно не готов к такому повороту событий и не имел никакого плана на будущее. Решение использовать Москву как приманку для Наполеона, которую он не сможет проглотить, было принято изначально самим Александром I, этой линии следовали и Михаил Барклай де Толли, и Михаил Кутузов. О походе на Петербург для Наполеона не могло быть и речи, и никакое подкрепление с Запада не помогло бы ему даже остаться в Москве. Наполеон прожил в Москве с 27 августа по 6 октября (по старому стилю) и начал отступать восвояси, показав всему миру геополитическое значение России и своё собственное бессилие. На последок он приказал взорвать Кремль вместе с соборами, но эта чудовищная идея смогла воплотиться лишь отчасти. Представим себе, что Успенский собор был бы взорван “цивилизованными французами”? Но он устоял. Так же как устояла колокольня Ивана Великого, как устояло большинство башен Кремля, кроме Арсенальной, Водовзводной и, частично, Никольской. Попытка взорвать Никольскую башню с надвратной иконой святителя Николы Можайского, явила великое чудо: башня разрушилась почти пополам, от взрывного удара были выбиты окна и двери по всей округе, а сама икона уцелела и даже стекло на иконе не повредилось, и фонарь перед нею не упал! Узнав об этом, Александр I приказал, прежде всего, восстановить именно Никольскую башню, а под иконой повесить мраморную доску, на которой он свой рукой начертал памятные слова.
Оставшиеся годы Наполеон видел, как Господь наказывает человека при жизни, ведь что могло быть для него хуже, чем отступление через всю Европу, всеобщее презрение, поражение в “Битве народов” под Лейпцигом (19 октября 1813 года), ссылка на Эльбу, трагикомичные 100 дней в Париже и, наконец, поражение под бельгийской деревней Ватерлоо 18 июня 1815 года? Он не раз хотел покончить с собой, начиная с того момента, как его чуть не захватили в плен русские в битве под Малоярославцем, и поэтому для него не могло быть ничего страшнее, чем шестилетняя жизнь на далеком острове Елена под надзором англичан. Велик недолговечный триумф “антихриста”, но столь же велико его падение. Ну и, конечно, велико было падение только что торжествующей Франции: в результате Наполеоновских войн во всей стране не осталось ни одного боеспособного мужчины, так что даже если кто-то хотел сопротивляться возвращению Бурбонов и Реставрации, то уже не мог это сделать.
Безусловно, как и во многих великих потрясениях, в беспрецедентной экспансии Наполеоновской Франции был свой Промысл. Как и якобинский террор внутри самой Франции, так и её завоевания по всей Европе обнажили духовную пустоту и маниакальную агрессивность последовательного секуляризма, самой идеологии Модерна, доведенной до своего логического предела. И многие из тех, кто ещё вчера готов был умереть за “Свободу, Равенство, Братство”, вдруг одумались и начали воспевать патриархальные, традиционные порядки. По всей Европе началась бурная Реакция романтизма, воплощенного в идеях “Священного Союза” 1815 года и появлении идеологии “консерватизма” (термин Шатобриана 1818 г.), частным случаем которого стало русское славянофильство. И хотя консервативно-романтическая реакция XIX века, в конечном счете, потерпела поражение от новых якобинцев и жирондистов, она не только оказала определяющее влияние на культуру самого Модерна, но и смягчила те удары воинствующего секуляризма, которые в отсутствии этой реакции давно превратили всю Европу в одну сплошную якобинскую диктатуру.
В России наполеоновское нашествие спровоцировало возрождение народного самосознания, подобное эпохи Минина и Пожарского, и лучше всего проявившегося в самоорганизации партизанского движения, без которого невозможно представить себе войну 1812 года. Сама власть в России, впервые за всю петербуржскую эпоху, усомнилась в необходимости постоянно гнаться за западными веяниями, и прежние увлечения русской аристократии масонством и вольтерьянством уступили место консервативным поискам. Сам император Александр I обратился к православию настолько, что о его воцерковленности пошли различные легенды. И именно благодаря этой реакции теперь уже в России невозможны были никакие дворцовые перевороты, ставшие нормой в XVIII веке, так что и Декабристской восстание уже не могло иметь такого успеха, как прежде.
Все десятые, двадцатые, тридцатые и сороковые годы XIX века прошли в России под знаком великой войны 1812 года, и если что-то сравнилось с этой войной, то только Крымская кампания 1853-56 годов, когда почти весь Запад, включая саму Францию, вновь пошел войной на Россию, но, как и в прежний раз, не достиг свой цели. В честь победы над Наполеоном в России были воздвигнуты знаменитые памятники, ставшие узнаваемыми символами обеих столиц, хотя об их первоначальном значении помнят уже немногие, будь то Александровская колонна и Нарвские ворота в Петербурге, Триумфальная арка в Москве и сам Храм Христа Спасителя, на стенах которого, на специальных мраморных досках описаны все 158 сражений с армией Наполеона (71 в России и 87 за границей), с упоминанием имен всех офицеров, погибших и раненых в этих сражениях, а также общего числа выбывших из строя нижних чинов. Там же вывешены все манифесты этой войны, вплоть до манифестов о взятии Парижа, свержении Наполеона и о восстановлении мира в Европе.
Но современный Запад не может относиться к Наполеону так, как относилась Россия XIX века, ведь если признать его кем-то типа очередного предтечи антихристова, то тогда нужно в тот же ряд поставить те идеи, с которыми шла его “Великая армия”. Да и какое значение для современного Запада имеет такая категория как “антихрист”? Наполеон был прямым провозвестником сегодняшнего Евросоюза, отказавшегося считать христианство неотъемлемым началом европейской идентичности, так что особенно праздновать его поражение готовы немногие.
Наполеон завещал себя похоронить на берегах Сены, но английские власти не могли позволить такой роскоши для человека, который практически хотел уничтожить Британию как страну. Между прочим, именно отношение Наполеона к Британии, как ни что иное повлияло на недостаточное почитание его памяти в “прогрессивном мире” – либерал либералом, но есть же ещё геополитика! Поэтому прах Наполеона был захоронен на острове святой Елены под камнем, на котором англичане запретили даже надписать его имя, и в этом состоянии он пролежал там целых 19 лет, пока во Франции не началось возрождение культа Наполеона благодаря “июльской монархии” “гражданского” короля Луи-Филиппа I, пришедшего к власти на волне революции 1830 года (своего рода, реакции на Реакцию Бурбонов) и особенно левому премьер-министру Луи Тьеру. Именно Тьер восстановил в Париже Вандомскую колонну с фигурой Наполеона и посодействовал торжественному перезахоронению его праха в столице Франции в 1840 году. Так Наполеон был похоронен со всеми почестями в Доме инвалидов, причем, памятник над его могилой был изготовлен из карельского порфира, подаренного французским властям Николаем I в виде 200-тонной глыбы. В этом подарке была некая двусмысленность, потому что русский император заметил, что в России всегда найдется камень для Наполеона и получается, что “бич народов” был захоронен под русским камнем. Вокруг этой могилы начертаны названия ключевых мест, захваченных Наполеоном, – RIVOLI, PYRAMIDES, MARENGO, AUSTERLITZ, IENA, FRIEDLAND, WAGRAM и… MOSCOWA! Выглядит это в высшей степени несправедливо, ведь Москва была началом конца для Бонапарта, да и никакого штурма Москвы не было. Объясняется эта несправедливость тем, что под “Московской битвой” во Франции называется Бородинская битва, так что вместо слова Москва должно было быть слово BORODINO.
Но когда Наполеон умер, молодой Пушкин написал в своем стихотворении о его далеком захоронении:
“Великолепная могила!
Над урной, где твой прах лежит,
Народов ненависть почила
И луч бессмертия горит”
Конечно, столь восторженный пафос 22-летнего Александра Сергеевича в отношении Наполеона объяснялся тем, что поэт переживал самый анархический период своего творчества, когда он писал совершенно антихристианскую “Гавриилиаду” и испытывал влияние кишиневского кружка “Союза благоденствия”. Но ведь то миропонимание, которое изложено в этом стихотворении, составило культурный код Модерна, включая светскую культуру петербургской России XIX века и советскую культуру XX века, в которой воспитано абсолютное большинство наших соотечественников, многие из которых именно потому не переживают великой победы над Наполеоном, что не очень понимают, – а что, собственно, в нем плохого, если он нес с собой всему миру “свободу” и “прогресс”?
Аркадий Малер