Памяти Преподобного Алексия Зосимовского
Недалеко от станции Арсаки, что в 25 км к северо-востоку от Сергиева Посада, находилась Зосимова пустынь. Она была основана около 200 лет назад, искавшим уединения старцем Зосимой, схимником Троице-Сергиева монастыря. После его смерти пустынь пришла в запустение, но через 100 лет там вновь стали селиться монахи, и к концу XIX — началу XX века, при игумене Германе, пустынь расцвела. Ближайшим помощником игумена, другом и сомолитвенником был известный зосимовский старец отец Алексий (в миру — Феодор Алексеевич Соловьев), духовный отец многих, кто искал совета, молитвенной помощи или утешения. Среди духовных детей старца была и великая княгиня Елизавета Феодоровна.
Отец Алексий прожил долгую жизнь. По окончании Московской Духовной семинарии в 1866 г. он женился, но прожил со своей горячо любимой супругой всего четыре года до ее кончины. Батюшка, тогда диакон, остался с малолетним сыном Мишей на руках и жил вместе с тещей и свояченицей. 28 лет прослужил он диаконом в храме святителя Николая в Толмачах. В 1895 г. он был рукоположен митрополитом Московским Сергием в пресвитеры к Большому Успенскому собору за свои душевные качества и необыкновенную музыкальность. Батюшка давно бы ушел в монастырь, если бы не его долг перед домочадцами. В 1897 г. скончалась теща, получила хорошее место свояченица, а через год сын окончил Высшее техническое училище и женился.
30 ноября 1898 г. священник Успенского собора Феодор Соловьев принимает монашеский постриг с именем Алексий в Зосимовой пустыни. Через восемь лет, после кончины старца Гефсиманского скита Варнавы, он начинает старчествовать. Духовная опытность, сила молитвы и необыкновенная прозорливость привлекали к нему многих. Иногда отец Алексий принимал по несколько сотен людей в день. В мае 1916 г. он ушел в полный затвор, но через год нарушил его, так как его избрали на Поместный собор Русской Православной Церкви. Именно старец Алексий 5 ноября 1917 г. вытянул жребий с именем будущего патриарха Тихона.
В это время над Зосимовой пустынью сгущались черные тучи, особенно это чувствовалось после закрытия в ноябре 1919 г. Лавры. В январе 1923 г. скончался игумен Герман, а на другой день после его погребения в монастырь нагрянула ликвидационная комиссия. Старец со своим келейником переехал в Сергиев Посад и жил на частной квартире до самой своей кончины 2 октября 1928 г. Погребли старца на Кокуевском кладбище, а когда его закрыли, один из духовных чад отца Алексия перенес его прах на Северное кладбище. В 1994 г. нетленные мощи иеросхимонаха Алексия были перенесены и поставлены в соборе Смоленско-Зосимовой пустыни.
Вот как вспоминает о старце Алексии его духовная дочь: “Будучи еще маленькой девочкой и приходя исповедовать свои грехи отцу Алексию, я зачастую плакала в его присутствии. Он никогда не спрашивал, почему плачу, а только говорил: “Плачь, плачь, милая, это значит Христос тебя посещает, а Он нам бесценный Гость”. …Батюшка всегда был очень снисходителен к истинно желавшим спасения. Не было греха, которого бы не прощал мгновенно, за исключением греха духовной гордости … “Знаешь ли ты, — поучал он, — знаешь ли, мне кажется, что люди оттого только и страдают, что не понимают истинного самоотречения во имя Распявшегося нас ради. Помни, где горе, где беда — ты должна быть первой”.
О тайне исповеди старец часто говорил так: “Будь покойна, детынька, старческая душа — могила, что слышала она, то и похоронила в себе навеки и никому того не отдаст. Не надо и тебе другим рассказывать про исповедь. Зачем? Исповедь — это тайна твоя и духовника”.
“Когда на молитве ты вдруг заплачешь, если вспомнишь, что кто-то тебя обидел или на тебя гневался, — поучал батюшка, — эти слезы не в пользу душе. Вообще, нужно подавлять слезы, чтобы не превозноситься, что “вот какая — уже молюсь со слезами!”. Если будешь думать о своих грехах и читать покаянные молитвы — это спасительно. Вообще же знай, что враг всегда настороже, всегда за тобой следит, смотрит на выражение твоего лица, твоих глаз и старается уловить твою слабую сторону. Слабую струнку, гордость ли, тщеславие ли, уныние.
Святые отцы учат, что на хульные помыслы совсем не следует обращать внимания — сами тогда отскочат. Нужно только сказать врагу: “Это не моя мысль, а твоя, навеянная”. Если он возразит — нет, твоя, то ответь ему: “Мой духовник мне приказал так говорить” — и тотчас враг отбежит от тебя”.
Если кто-нибудь начинал говорить на исповеди о других с осуждением, старец останавливал: “Нам до других дела нет, говори только свое. Правила святых отцов предписывают останавливать исповедующихся, когда они говорят о других. Кто любит говорить про других, про того и люди много говорят”. И еще поучал: “Когда душа обвинит себя во всем, тогда возлюбит ее Бог, а когда возлюбит ее Бог, тогда — что еще нам нужно?”.
В народной памяти осталось свидетельство молитвенной связи старца Алексия с преподобным Сергием Радонежским. “В начале войны, — вспоминал С. И. Фудель, — немцы были недалеко от Загорска (так при советской власти назывался Сергиев Посад). После ночной смены на заводе одна жительница этого города шла домой. Это был как раз день преподобного Сергия. Солнце только поднималось, освещая траву, цветы. Но ни цветы, ни солнце не замечались от великого страха перед приближением фронта: в доме у этой женщины были маленькие дети.
И вот встречает ее незнакомая женщина, они идут вместе, и незнакомая ей говорит: “Ничего не бойтесь. Мы под защитой преподобного. Он сказал, что “град его будет во веки цел”. А чтобы вам это было понятно, я расскажу. В 20-х годах здесь жил Зосимовский старец отец Алексий. Здесь он и умер в конце 20-х годов. Когда начали открывать мощи, старец очень страдал об этом и много молился, недоумевая — почему Господь попускает такому делу? Однажды вечером, когда он стал на молитву, рядом с ним встал преподобный и сказал: «Молись три дня и постись, и после этого я покажу тебе то, что нужно». В следующие два дня, когда отец Алексий вставал на молитву, снова вставал с ним рядом преподобный Сергий. Отец Алексий в эти дни питался просфорой. На третий день преподобный сказал: “Когда подвергаются такому испытанию живые люди, то необходимо, чтобы этому подвергались и останки людей умерших. Я сам отдал тело свое, дабы град мой во веки был цел”. И тогда, — добавила рассказчица, — думали, что это о сыпном тифе, который в те годы свирепствовал, а вот теперь поняли, о чем он говорил”.
Женщина выслушавшая этот рассказ, пришла к своему дому, еще спящему, села на крыльцо — потрясенная и успокоенная — и тут впервые за это утро увидела и цветы и солнце”.
