Христианское трезвомыслие между Сталиным и Власовым

Малер Аркадий Маркович

Православный философ, исследователь и преподаватель истории христианской философии, глава интеллектуального клуба “Катехон”, член Синодальной Библейско-богословской комиссии и Межсоборного присутствия Московского Патриархата.

Сентябрь 2009 года в церковно-политической среде запомнится очередным взрывом скандалов на тему вечного спора между «власовцами» и «сталинистами». Сам по себе этот взрыв действительно стал лишь очередным, поскольку эта тема с регулярной периодичностью поднимается в нашей публицистике последние двадцать лет и ничего существенно нового в ней не открылось. Более того, с определенного момента, а именно с 17 мая 2007 года, когда состоялось долгожданное воссоединение Московского Патриархата и РПЦЗ, эта тема вообще должна была утратить прежнее политическое звучание и стать достоянием чисто академических исследований. Но на сей раз у этого скандала впервые появился совершенно конкретный повод — это заявление Синода РПЦЗ 8 сентября по поводу книги петербургского протоиерея Георгия Митрофанова «Трагедия России. «Запретные темы» истории ХХ века»[1], известного своей сочувствующей позицией по отношению к власовцам. В частности, известны его слова, сказанные на проповеди после панихиды по воинам РОА 26 февраля 2006 года про этих людей: они «были настоящими патриотами, сумевшими в невыразимо трудной ситуации сделать правильный выбор, требующий удивительной силы духа». И вот Синод РПЦЗ в своем заявлении утверждает: «В Русском Зарубежье, частью которого стали и уцелевшие участники РОА, генерал А.А. Власов был и остается своего рода символом сопротивления безбожному большевизму во имя возрождения исторической России. Возможно ли было в условиях, в которых пришлось действовать генералу А.А. Власову и «власовцам», поступать иначе?»

 

Следует сразу отметить, что заявление Синода РПЦЗ выглядит противоречиво — оно начинается с сожаления по поводу тональности текущего спора: «Нас огорчила бросающаяся в глаза ожесточенность спора, немирный и беспокойный дух, который явили некоторые из противников названной книги». Заявление включает в себя также такие слова: «Нам думается, что для лучшего понимания происходившего в России и с Россией в переломные годы минувшего столетия следует избегать «черно-белого» истолкования исторических событий. Эти события по самой своей природе были настолько сложны, внутренне противоречивы и многослойны, что попытка охарактеризовать их каким-либо одним словом-понятием заранее обречена на провал. В частности, именование деяний генерала А.А. Власова предательством есть, на наш взгляд, легкомысленное упрощение тогдашних событий. В этом смысле мы вполне поддерживаем попытку отца Георгия Митрофанова подойти к этому вопросу (а вернее, к целой череде вопросов) с меркой, адекватной сложности проблемы». Возникает неизбежный вопрос: если авторы заявления ставили задачу преодолеть «ожесточенность спора» и успокоить «немирный и беспокойный дух» оппонентов, то неужели они не понимали, что, сформулировав столь недвусмысленное отношение к генералу Власову и РОА, они ещё больше ожесточают этот спор? Ведь в данном случае дело не столько в содержании этого заявления, сколько в его статусе — статусе официального документа Синода РПЦЗ, совсем недавно воссоединившегося с Московским Патриархатом. Вместе с этим заявлением Синод РПЦЗ послал протоиерею Георгию Митрофанову открытое письмо, одобряющее его книгу в самых лучших словах. И вот после этого письма возникает второй неизбежный вопрос: неужели книга одного клирика, посвященная весьма «избитой» за последние двадцать лет теме, может вызвать столь серьезную реакцию, чтобы сам Синод Зарубежной Русской Церкви по её поводу издавал целых два документа? В России выходит много разных богословских книг на самые разные темы — от сугубо догматических до сугубо политических, но почему-то ни одна из них не удостаивается одобрительного заявления Синода. Ведь по этой логике Синод РПЦ, например, должен издать особое одобрительное заявление по поводу замечательных книг историка Церкви ХХ века М.В. Шкаровского, подробно освещающего как жестокие гонения на Церковь при советской власти, так и антицерковную политику Третьего рейха, но о подобном заявлении никто и не думает. Следовательно, вполне может возникнуть подозрение, что вся эта кампания вокруг книги одного петербургского клирика — это не более чем её успешный пиар, хотя, по всей видимости, это всё-таки нечто большее, чем только пиар.

Позволю себе заметить, что само название книги — «Запретные темы истории ХХ века» — отдает откровенной коммерческой «желтизной», непохожей на серьезное интеллектуальное исследование. Брошюр с подобным названием на наших книжных развалах очень много, и единственное, что может оправдать их авторов, это если их названия были навязаны самими издательствами. При этом, как это очень часто бывает, сами «запретные темы» таковыми давно уже не являются — что можно принципиально нового сказать об истории России ХХ века в эпоху интернета, открытых границ и полного отсутствия какой-либо государственной цензуры? Так и о самом феномене русского коллаборационизма в Великую Отечественную войну написано и сказано достаточно много за последние двадцать лет, чтобы сделать по этой теме ещё какое-то громкое открытие и с серьезным видом называть эту тему «запретной». Я уже не говорю о том, что в политизированной среде последних лет на эту якобы «запретную» тему люди не раз сходились и расходились, а среди интернет-блоггеров можно встретить не один десяток людей, которые открыто признаются в своей приверженности РОА куда радикальнее самого отца Георгия. Таким образом, темы, поднимаемые в книге отца Георгия Митрофанова, давно уже далеко не запретные и никакого сенсационного открытия в развитие этой темы он не совершает. Тем более удивительна реакция Синода РПЦЗ по поводу этой работы.

Обращает на себя внимание также тот факт, что оба документа Синод РПЦЗ издал не когда-нибудь, а после того, как Патриарх Кирилл заявил о недопустимости пересматривать итоги Великой Отечественной войны, а протоиерей Георгий Митрофанов, не получивший особой поддержки со стороны высших иерархов Церкви, был исключен из состава Комиссии Санкт-Петербургской епархии по канонизации. Правда это было лишь одно из его полномочий, но сам факт этого исключения вызвал у его сторонников и противников реакцию, соответствующую скандалу вокруг его книги в целом. Поэтому вполне можно предполагать, что «власовцы», ощутив определенное сопротивление своей линии в Церкви, — возможно, несуществующее сопротивление — решили перейти к обороне и включить «тяжелую артиллерию», то есть церковные документы, чем только ужесточили спор. Если между этими событиями есть логическая связь, то тогда надо признать, что авторы этого заявления пребывают в двух глубоких иллюзиях: во-первых, в иллюзии того, что протоиерей Георгий Митрофанов поднимает в России 2009 года какие-то действительно «запретные» темы; а во-вторых, в иллюзии того, что против протоиерея Георгия Митрофанова и его единомышленников в Русской Церкви развязаны какие-то особые «репрессии» и теперь за одно только сочувствие РОА в нашей Церкви возможны какие-то епитимии и анафемы. В ответ на это подозрение можно констатировать простой факт: сочувствие «власовщине» и любой иной форме русского коллаборационизма в Русской Церкви не несет собой никакого отлучения или извержения из сана, но оно безусловно является сугубо маргинальным настроением, обреченным на дальнейшую маргинализацию, равно как и любое желание дать «православное» оправдание большевизму и сталинскому террору. Сталинизм и «власовщина» в Русской Церкви равно неприемлемы и никогда не будут хоть сколько-нибудь заметным, не то что господствующим явлением.

Генеалогия имморали

Между тем, коль скоро эта, якобы «запретная» тема, вновь поднялась и теперь уже на официальном церковном уровне, стоит в очередной раз разъяснить принципиальные мировоззренческие позиции, свойственные в этом отношении церковному «мейнстриму», но далеко не всегда обретающие четкое концептуальное самооформление. Здоровые интуиции трезвомыслящих «центристов», как правило, не нуждаются во внятных недвусмысленных формулах, но эти формулы приходится находить в ответ на вызовы радикальных позиций и «слева», и «справа», которые часто кичатся своей идеологической «последовательностью».

Во многих религиозно-историософских дискуссиях, особенно между православными «власовцами» и сталинистами, можно проследить два очевидных мотива, которые делают эту дискуссию невозможной в самом зародыше.

Первый мотив — это трудно скрываемый мотив сиюминутной политической конъюнктуры, конъюнктуры по отношению к той идеологической линии, которую выбрала та или иная сторона. Отсюда превращение концептуальной дискуссии в митинг и та неизбежная «ожесточенность спора», тот «немирный и беспокойный дух», о котором совершенно справедливо замечает Синод РПЦЗ. Крайние стороны в этой дискуссии — власовская и сталинистская — повышают тон и передергивают не столько потому, что уверены в своей правоте, сколько потому, что не уверены в своей победе: им кажется, что идет какая-то серьезная «война», в которой они непременно должны «победить» здесь и сейчас, и, что самое интересное, они сами же придумывают диспозиции этой «войны» и сами же пытаются под них подстраиваться. Например, «власовцы» считают, что если они сейчас «сдадут Власова», то вместе с этим им придется сдать всю историю РПЦЗ и всё Белое сопротивление. В свою очередь, «сталинисты» считают, что если они сейчас «сдадут Сталина», то вместе с этим им придется сдать Великую Победу и всю советскую историю вообще. И это притом, что никто кроме их собственных маргиналов-оппонентов от них этого не требует. И самое ужасное в этой «войне» с двух сторон состоит в том, что людей трезвой, «центристской» позиции каждая из сторон записывает в противоположный лагерь только потому, что они отказываются с ними соглашаться. В итоге, с одной точки зрения сама наша Церковь предстает чуть ли не «сергианской», а с другой точки зрения чуть не «власовской». Таким образом, до тех пор, пока каждая из сторон не попытается вести честную дискуссию, а будет подстраиваться под какую-то придуманную ею самой политическую диспозицию, никакого позитивного результата ни для кого от этой «войны» не будет.

Второй мотив этой дискуссии более глубок и не всегда осознается самими диспутантами — это желание обнаружить целостную, непротиворечивую интерпретацию церковно-политических проблем с православных позиций, в данном случае политических проблем Русской Церкви в ХХ веке. Само по себе это стремление сформулировать целостную религиозно-политическую идеологию и историософию абсолютно закономерно и оправданно, этим занимаются многие думающие и пишущие люди, в том числе автор этих строк. Но в этом стремлении есть одно принципиальное условие, без соблюдения коего его результат обречен на провал: невозможно создать такую полноценную христианскую теорию, в которой относительные ценности грехопадшего мира были бы идеально соотнесены с абсолютными ценностями Христианства. Между христианским и секулярным, горним и дольним, Небесным и земным всегда будет оставаться неизбежный и непреодолимый «зазор», и поэтому никакого абсолютно идеального христианского общества, абсолютно идеального христианского государства и абсолютно идеальной христианской политической стратегии нет и быть не может. Любой христианский политик всегда должен помнить знаменитые слова «Царство Мое не от мира сего» (Ин.18:36) и «не любите мира, ни того, что в мире» (1 Инн 2:15). И если мы можем сказать, что вот истинная Православная Церковь, и нет ей альтернативы, то мы никогда не сможем сказать, что вот истинная православная политика, и нет ей альтернативы. В противном случае мы допустили бы фатальную онтологическую ошибку, возведя относительное в абсолютное.

Поэтому, если бы кто-то из православных «власовцев» или «сталинистов» открыто признал, что его политический выбор — это не более чем стратегия, и как любая стратегия она достаточно несовершенна, внутренне противоречива и оставляет желать лучшего, то его позиция выглядела бы по меньшей мере диспутабельной. Вместо этого последовательные «власовцы» пытаются придать безусловное христианское оправдание своему движению, как будто православный русский человек не мог идти иным путем, кроме как объединиться с Гитлером против Сталина, как будто бы между православным христианством и союзом с Гитлером существует четкая связь по законам логической импликации. И в этом смысле самые невероятные слова в заявлении Синода РПЦЗ — это тезис «Возможно ли было в условиях, в которых пришлось действовать генералу А. Власову и «власовцам», поступать иначе?» Из этого следует, что все, кто поступал ИНАЧЕ, то есть подавляющее большинство русского народа и Русской Церкви, оказавшее сопротивление армии Гитлера, действовали совершенно неправильно? Этим тезисом Синод РПЦЗ не просто защищает генерала Власова — он его полностью оправдывает, ибо разве можно было «поступать иначе»? И как тогда Синод РПЦЗ оценит, например, жертвенный путь другого генерала-лейтенанта, замученного в немецком концлагере Маутхаузен, Дмитрия Михайловича Карбышева, не только отказавшегося сотрудничать с нацистами, но и пытавшегося организовать лагерное сопротивление им?

С обратной стороны нынешние «православные сталинисты» пытаются полностью оправдать сталинский террор, как будто он следует из самого православного христианства. И в том, и в другом случае мы видим попытку соотнести, примирить, гармонизировать максималистские требования христианской этики с грубой, земной, грехопадшей реальностью человеческой политики. За нежеланием признать очевидное противоречие, а точнее прямой конфликт между христианским мировоззрением и политикой своих тоталитарных режимов как у власовцев, так и у сталинистов, лежит нечто большее, чем страх перед собственным моральным поражением, — за этим нежеланием лежит страх перед принципиальной противоречивостью, дисгармоничностью, обреченностью мира как такового. Это чисто языческий по своему происхождению страх перед миром, который воспринимается подобно Богу, а отсюда и чисто языческое желание увидеть в истории этого мира непротиворечивую логику и создать с ее помощью непротиворечивую моральную историософию: в одном случае морально оправданным оказывается Власов, в другом Сталин, и таким образом история мира якобы сохраняет свою гармоничность.

И тем, и другим радикалам кажется, что они следуют «железной» моральной логике, пусть даже большинству людей её выводы представляются очевидно абсурдными. «Власовцы» исходят из того, что если большевизм (и, соответственно, сталинизм) — это зло, то любой его враг полностью оправдан. То есть если кто-то в 1917-22 гг. участвовал в Белом сопротивлении, то в 1941-45 гг. он должен был сотрудничать с властями Третьего рейха. «Сталинисты» (в контексте спора с «власовцами») исходят из того, что если германский нацизм — это зло, то любой его враг полностью оправдан. То есть если кто-то признает гитлеризм опасным злом, то он должен оправдать всю политику Сталина, тем более военного и послевоенного периода. При этом есть существенное различие в самом способе формирования этой логики. Дело в том, что если «власовцы» действительно больше оправдывают свою позицию от противного, то «сталинисты» больше исходят из априорной правоты самого сталинизма перед любой альтернативой. Например, далеко не каждый сталинист согласится с тем, что западная либерал-демократия лучше германского нацизма. Различие между этими подходами естественно: «власовщина» — это стратегия, выросшая из определенной идеологии, а сталинизм — это именно идеология, выросшая из определенной стратегии.

Сегодня же каждая из этих позиций пытается оправдывать себя в восприятии христианского и либерально-гуманистического большинства через моральную оценку истории ХХ века. «Власовцы» воспринимают себя последним бастионом антибольшевизма и утверждают, что осуждение генерала Власова и признание Великой Победы 1945 года неизбежно ведет к оправданию Сталина и большевизма в целом. «Сталинисты» утверждают, что сравнение коммунистического режима с нацистским неизбежно ведет к дискредитации России как таковой, отрицанию Великой Победы и потенциальному оправданию германского нацизма. На первый неискушенный взгляд обе логики должны поставить современного человека в безвыходное положение: либо признать правоту Власова, либо правоту Сталина. И некоторые некрепкие умы этой логике поддаются, особенно исполненные политической конъюнктуры. Когда же эта полемика переходит на более низкий уровень и уже преследует цели не «международного» или «академического» признания, а площадного, то обе стороны начинают апеллировать к «святая святых» коллективного бессознательного — патриотизму, а через него и национализму. «Власовцы» убедительно доказывают антинародную сущность большевизма в целом и сталинизма в частности, что сделать очень несложно, а «сталинисты» указывают на антирусскую сущность гитлеровской политики, что вообще самоочевидно. И самое печальное в этой апелляции состоит в том, что ведущие политики тоже, как правило, не утруждают себя необходимостью более серьезно объяснять свое неприятие власовщины или сталинизма, а довольствуются лишь этим приемом, ничуть не способствуя развитию этой полемики.

Апеллировать к национал-патриотическим чувствам во власовско-сталинистской полемике — это тушить пожар бензином: каждая из сторон сделала свой выбор прежде всего по национал-патриотическим соображениям, каждая из них уверена, что именно за ней «подлинная» Россия, а за её оппонентами лишь «пародия» на Россию и не более. При этом и те, и другие совершают фатальную ошибку, говорить о которой в ситуации площадного митинга, мягко говоря, неблагодарно: и те, и другие заведомо идеализируют Россию, что напрямую вытекает из их языческой логики идеализации мира в целом, о которой я говорил выше. Идеализация России в данном случае — это не просто приписывание ей неких изначальных и неотъемлемых совершенств, это именно возведение России в некий «идеальный тип» (по М. Веберу), как будто сама Россия это не отдельно взятая страна, существующая в конкретном времени и пространстве и зависимая от них, а некая вневременная субстанция, если не вообще некая «симфоническая личность» (как говорили евразийцы вслед за Л. Карсавиным), существующая сама по себе. В итоге обе стороны не только борются за определенные идеи и смыслы, которые они бы хотели утвердить в России, а борются за саму Россию как некую идею, якобы данную когда-то раз и навсегда. Что же касается реальной, пространственно-временной исторической России, то она только в той степени является Россией с их точки зрения, в какой степени она отвечает их «идеальному типу». Но поскольку реальная историческая Россия далеко не всегда соответствует их «идеальному типу», то на выходе мы получаем два эксцесса: сталинисты оправдывают сталинизм именно потому, что его «приняла» и, тем самым, «оправдала» сама Россия как самоценный источник любого оправдания, а власовцы оправдывают власовщину именно потому, что якобы именно за ней сохранилась «подлинная», «историческая» Россия. Вряд ли нужно подробно доказывать, что и те, и другие впадают тем самым в вопиющее противоречие, если не сказать жестче — в логическую шизофрению и полную аморальность.

Все эти противоречия объясняются одной простой причиной: желанием представить отдельно взятую страну и нацию как некий «идеальный тип», обладающий собственным автономным достоинством и не требующий внешнего «оценивания». На этом ложном пути разрешить противоречие между власовцами и сталинистами, равно как между любыми национал-коллаборационистами и сторонниками любой национальной тирании, невозможно. Следовательно, необходимо признать одно неприятное и «страшное» для кого-то обстоятельство: христианство не знает такого греха как «предательство родины» самой по себе, поскольку родины у всех разные, и одновременное осуждение этого явления во всех случаях неизбежно приведет к абсурдной и нечестивой «войне всех против всех». Турецкий или немецкий солдат, который бы в известных войнах XIX-начала ХХ вв. перебежал бы на сторону России и принял бы православную веру, был бы полностью оправдан с православной точки зрения, хотя считался бы «предателем» своих стран. И поэтому осуждение власовщины, равно как и осуждение сталинизма, должно основываться не на субъективных партикулярных основаниях, а на основаниях универсальных, сохраняющих свою правоту всегда и везде. И вот здесь мы подходим к самому важному моменту нашего рассуждения — к объяснению объективной неправоты власовщины и любых попыток её оправдания.

Универсальная неправда «власовского» выбора

Тезис 1. СССР действительно сохранял определенные достоинства и смыслы прежней Российской Империи.

Нет, речь ни в коем случае не должна идти о «национал-большевистской» или «евразийской» мифологии, особенно популярной в кругах патриотической оппозиции 90-х годов. Исторические факты не оставляют нам сомнения в том, что СССР создавался как сугубо антирелигиозное образование, как воплощение проекта секулярного Модерна в его левой, марксистской версии. Но точно также исторические факты не оставляют нам сомнения в том, что если бы большевистская власть не пыталась прагматически заигрывать с «правыми», «реакционными» настроениями (национальными, имперскими, религиозными), то она не смогла бы продержаться более года и никакого СССР в принципе бы не существовало. Это прагматическое заигрывание и использование этих контрреволюционных настроений не могло не отразиться на самой власти, в результате чего более честный, троцкистский большевизм проиграл более прагматичному, сталинскому большевизму, и даже на довоенной стадии 30-х годов СССР стал неожиданно обретать символические черты Империи Третьего Рима, не благодаря, а строго вопреки искренним пожеланиям самих большевиков. Поэтому можно сказать, что сама по себе такая страна как православная Россия никуда не делась — она осталась на своём месте, но была захвачена революционерами-безбожниками. De facto ещё довоенный СССР представлял собой государство, в большинстве населенное людьми православной идентичности (по рискованной переписи населения 1937 г. 56,7% открыто признали себя верующими), и геополитически наследующее Российскую Империю. Данное положение можно формально сравнить с Византией времен Юлиана Отступника или Московским Царством времен опричнины, когда оба государства, наделенные известной миссией «удерживающего» («катехона»), Второй Рим и Третий Рим, управлялись властью с антихристианским сознанием. Вопрос о том, сохраняли ли они при этом статус Катехона, остается открытым и выходит за рамки этой статьи, но мы помним, что по святому Иоанну Златоусту и другим отцам Церкви, «катехон» — это именно римская власть как таковая. Катехон и Третий Рим это не идеал (как Святая Русь, например), а именно «грубая», «техническая» реальность, служащая предотвращению окончательного беззакония на земле (2 Фес 2:7). Когда же эта реальность столкнулась с ещё худшей реальностью в виде нацистского Третьего рейха, то большевистская власть в лице Сталина была вынуждена пойти на известный компромисс с Церковью и в конце концов возродить в 1943 г. Патриаршество, открыть две Духовных академии и положить административные основания той Церкви, к которой мы сегодня принадлежим. Это не означает, что сам сталинизм стал «православным» — политика Сталина в отношении Церкви была циничной от начала и до конца — но это означает, что в самом СССР Православная Церковь обрела новый, господствующий статус, само Православие обрело новую легитимность, что позволило впоследствии нашей Церкви сохранить господствующее положение после распада самого СССР. В 1941 году советская власть получает моральное оправдание как «удерживающее», централизующее начало русского православного пространства, от которого ничего бы не осталось в случае победы Третьего рейха. В 1943 году у этого централизующего начала появилась косвенная церковная легитимация. «Зарубежники» имеют право считать все эти аргументы «натяжками», но тогда они должны осознавать, что их аргументы в пользу сотрудничества с германским нацизмом против СССР выглядят куда большими натяжками.

Тезис 2. Идеология и практика германского национал-социализма действительно хуже идеологии и практики советского коммунизма.

Можно с высокой долей вероятности предполагать, что СССР бы проиграл любой Германии — кайзеровской, социалистической, демократической, умеренно-националистической, даже «фашистской» в итальянском смысле этого слова, но не нацистской. Сторонники русского коллаборационизма времен Великой Отечественной войны часто пытаются представить Германию Гитлера как чуть ли ни христианско-консервативное государство, благородно сопротивляющееся коммунистическому Востоку и либеральному Западу. Однако это очевидно не так. Нацизм вырос из многообразного движения немецкой «консервативной революции» 20-х — начала 30-х гг., которое на начальном этапе желало видеть Германию лишь сытой и богатой страной умеренно-консервативных ценностей, которая бы в геополитическом отношении максимум восстановила границы Второго рейха (примерно также хотят видеть Россию большинство современных национал-патриотов: сытой и богатой страной умеренно-консервативных ценностей, которая бы в геополитическом отношении максимум вернула территории распространения русского языка). И хотя германский нацизм можно назвать предельной радикализацией этого движения, его мировоззренческие корни все же включали в себя совершенно иные традиции оккультно-гностического типа с их абсолютным антигуманизмом и теорией кровно-расового превосходства. История нацизма показала, что доведенный до своих последних логических выводов этнический национализм должен расстаться с традиционным консерватизмом и открыть для себя более честные, биологические и языческие основания. Разница между национализмом германских консерваторов 20-х годов и нацизмом напоминает разницу между европейской социал-демократией и азиатским якобинством «красных кхмеров»: там тоже мы как будто бы имеем дело с радикализацией, только в её результате мы имеем уже совершенно иную идеологию. Так световой поток, проходя через разные фазы, обретает разные цвета. И в этом отношении у власовцев очень большие проблемы с идеологической оптикой.

Мы помним, что и нацизм, и коммунизм лишали человека образа и подобия Божьего и сводили его к биологической функции со сверхбиологическими задатками. Однако при этом между ними была принципиальная разница в пользу последнего. Дело в том, что советский коммунизм был универсалистской идеологией, он апеллировал к универсальной ценности всеобщей социальной справедливости, и в этом своем универсализме он был близок как секулярному либерализму, так и христианскому консерватизму. Нацизм же ориентировался на партикулярные ценности, на выживание и господство одного «вида» людей вопреки другим «видам», что возможно было оправдать либо на путях социал-дарвинизма, либо на путях специфической оккультной мистики. Идеология Третьего рейха до последнего дня его существования была верна именно этой ориентации, что сделало его врагом всего человечества.

Поэтому вопрос о сравнении коммунизма (сталинизма) и нацизма (гитлеризма) абсолютно оправдан, но его трезвое разрешение должно избегать с одной стороны крайности их полного уравнения, а с другой стороны крайности полного оправдания одного из них. Во Второй мировой войне в виде Третьего рейха и СССР действительно столкнулись два тоталитарных и тиранических режима, а следовательно, два откровенных «чудовища», Сцилла и Харибда, Левиафан и Бегемот, из которых одно «чудовище» всё-таки было ХУЖЕ, чем другое. Речь не идет о том, чтобы нравственно оправдать и признать одно зло перед другим, речь идет лишь о стратегии выживания, причем не личной, а миллионов людей, всей страны и всей Церкви. Так можно себе представить режим гораздо более худший, чем Третий рейх, но от этого последний не окажется чем-то хорошим, а лишь более хорошим, чем первый. Так сами власовцы и нацисты в ситуации выбора мгновенно ориентировались, кому лучше сдаваться, англо-американцам или русским, и это был не вопрос нравственного выбора, это был вопрос выживания здесь и сейчас.

Таким образом, власовцы объективно не правы в том, что, во-первых, не угадали в СССР исторического наследника Третьего Рима, хоть и в трижды усеченной версии, а во-вторых, в том, что предпочли большую опасность нацизма меньшей опасности сталинизма. В результате этих двух фатальных ошибок они согласились сотрудничать с откровенно античеловеческим режимом Третьего рейха против своей собственной страны и сама история показывает им, что их стратегия была аморальной и бесплодной. Третий рейх пал и был справедливо осужден всем европейским христианским человечеством, а в СССР Православная Церковь всё более развивалась, пока наконец не превратилась в явно господствующую конфессию на территории свободной России.

После воссоединения: общие задачи

История Русской Православной Церкви Заграницей — это важнейшая и неотъемлемая часть истории Русского Православия в ХХ веке. Своим распространением по всему миру «зарубежники» волей-неволей способствовали планетарной миссии Русского Православия и долгожданное воссоединение 17 мая 2007 года только укрепило как Русскую Церковь в самой России, так и значение самих зарубежных приходов. Консерватизм РПЦЗ вызывает большое уважение, также как обращают на себя внимания духовные лидеры Зарубежной Церкви, начиная с самого митрополита Антония (Храповицкого). Самим своим присутствием в лоне единой Русской Церкви «зарубежники» заставляют нас поднимать вместе с ними принципиальные вопросы богословия и идеологии, свойственных их традиции. Но почему же вместо всех этих вопросов в центр внимания сам Синод РПЦЗ ставит такую преходящую и сугубо политическую тему как «власовщина»? Неужели генерал Власов — это действительно «святая святых» Зарубежной Церкви? Знакомство с современными служителями РПЦЗ говорит нам о том, что это далеко не так, тем более непонятным остается это заявление Синода РПЦЗ. В объяснение столь неожиданного заявления предлагаются разные причины, начиная с того, что многие иерархи РПЦЗ сами являются потомками воинов РОА и не хотят признавать ошибки отцов до того, что это заявление не более чем попытка «успокоить» тех радикалов, которые грозятся уйти в раскол. В любом случае это заявление неправильно по сути и исторически неадекватно.

Создается неприятное впечатление, что сторонники власовщины из РПЦЗ до сих пор живут в эпоху гражданской войны, питаются русофобскими мифами о современной России, весьма распространенными в западной прессе, и просто не знают нашей страны. Очень хочется в очередной раз донести до них самоочевидные факты нашей современной истории: идеология коммунизма в России тотально проиграла и никогда не вернется. Само государство Российская Федерация возникло в преодолении коммунистического прошлого, нашим гербом вновь является двуглавый византийский орел и над Кремлем развевается российский триколор, а не красный флаг. Коммунистическая идеология сегодня — это лишь одна из идеологий современного российского общества, идеология оппозиционная власти и всё более теряющая свою популярность. Угроза коммунистического реванша, который сам по себе выглядел скорее как национал-коммунистический, миновала в 1996 году. Мы живем в стране политического и экономического разнообразия, интернета, открытых границ и частной собственности. Да, мы можем упрекнуть нашу власть в том, что за все эти годы она не пыталась развивать Белую идеологию, в том, что очень многие наши граждане до сих пор не знают Белого движения, но эта ситуация постепенно исправляется. В 2000 году Архиерейский Собор Московского Патриархата канонизировал в статусе страстотерпца императора Николая II и всю его семью. Николай II изображен в центре иконы Собора Исповедников и Новомучеников российских, а эту икону можно увидеть почти в каждом храме. В Донском монастыре состоялось перезахоронение праха лидеров Белого сопротивления Антона Деникина, Владимира Каппеля, Ивана Ильина. В 2009 году Владимир Путин на собственные средства реставрировал их могилы. После смерти И.А. Солженицына, который благополучно жил в России с 1994 года, его именем назвали бывшую Коммунистическую улицу в Москве, что само по себе было ярким символическим актом. И подобные факты можно перечислять дальше. Так неужели и после этого у кого-то из «зарубежников» может возникнуть мысль, что в России «ничего не изменилось» и нужно держаться за генерала Власова как якобы последний «символ сопротивления безбожному большевизму»? Но даже если бы гипотетически угроза коммунистического реванша была, неужели из-за этого Зарубежная Русская Церковь считала бы для себя допустимым находиться в изоляции от Церкви в России? Сопротивление «призраку коммунизма» — это наша общая задача, и нужно не ждать, когда в России исчезнут последние памятники большевикам, а общими усилиями добиваться этого. В этом смысле Синод РПЦЗ вместо апологии генерала Власова лучше бы поднял на знамя иные фигуры, достойные того, чтобы быть символом Белого сопротивления и потребовал бы, чтобы на них обратили большее внимание в самой России. Православные в России также полностью поддержали бы любые заявления РПЦЗ о необходимости окончательно переименовать большевистские топонимы, убрать вездесущие памятники Ленину, заменить пентаграммы на Кремле византийскими орлами, наконец, освободить Красную площадь от известной мумии. У нас очень много общих задач и было бы весьма прискорбно и даже комично, если бы их решения остановились на выяснении вопроса о «власовщине». И те сторонники великого воссоединения 2007 года, которые всячески способствовали ему и открывали современным гражданам России историческое явление Зарубежной Церкви, очень бы не хотели, чтобы эта Церковь ассоциировалась с пособниками нацизма и противниками Великой Победы 1945 года.