Незадолго перед Своими страданиями, беседуя с учениками на Елеонской горе, Господь открыл им признаки наступающего конца мира. Господь сказал, что последние времена будут похожи на состояние человечества перед потопом. Библия и святые Отцы указывают на всеобщее отступление людей от Бога во дни Ноя. Согласно слову Библии, люди стали плотью, то есть бездуховными (см. Быт. 6, 3).

Еще до всемирного потопа другой потоп греха и зла, вырвавшись из глубины ада, затопил землю. Разврат, чародейства, демонопоклонение, ритуальные убийства превратили землю в храм сатаны. Человечество само себя обрекло на гибель. Нравственное чувство людей настолько притупилось и заглохло, что они даже перестали понимать, что такое грех. По словам одного из святых, когда Ной обратился к своим соотечественникам с призывом покаяния, те недоумевали, чего он хочет от них, в чем они должны каяться. «Мы живем, как все», — отвечали они праведнику. Без покаяния невозможно возрождение; поэтому люди стали подобны живым, но уже разлагавшимся трупам. Мы живем, как все — не стало ни для кого оправданием; воды потопа погребли всех в одной огромной могиле. Причиной общего и необратимого падения человечества были оккультизм и демонопоклонение; в магии и оккультизме скрыто, замаскированно, а иногда и явно содержался культ сатаны со всеми его ритуалами — человеческими жертвоприношениями и развратом.

Наше время многие люди считают временем возрождения религии: открываются монастыри, возобновляются и строятся храмы, стала доступной духовная литература; даже в таких областях, как естественная наука и философия, материализм потеснился, дав место для других концепций. Мы видим, что снесена плотина, которая долго перекрывала течение реки, но нам кажется, что борьба с христианством продолжается, только в других формах, и современный либерализм оборачивается новым витком в этой изначальной борьбе. Мы не хотим делать ответственными за это какие-либо партии и структуры — слишком глобален процесс; здесь мы видим сатанинский план не только в переносном, но и буквальном значении этого слова.

Предыдущий период был тотальным наступлением на христианство, похожим на гонения во время языческих императоров, только в более жестоких и изощренных формах. Миллионы людей были замучены за веру, святыни разрушены и осквернены. Здесь происходило столкновение не двух мировоззрений, а двух религий — Христа и сатаны. В этой гекатомбе пылала, как пламя, ненависть к Богу, как будто бы сатана бросил вызов небу; недаром девизом сатанинских сект были слова «Месть Богу», недаром «главный проектировщик» революции Маркс назвал революцию «штурмом неба». Уничтожение монахов и священников, высылка в тайгу и концлагеря тех, кто открыто посещал церковь, превращение храмов в клубы, где шли антирелигиозные спектакли, и в общественные туалеты, а монастырей в тюрьмы и места допросов — это уже не социология и философия, а демонизм. Геноцид против своего народа, притом лучшей части народа, осуществленный большей частью руками преступников и садистов, непонятен, если исключить главное действующее лицо — сатану.

Гонение, не имеющее равных в истории человечества, захлебнулось в крови. Оно дало как отступников, так и мучеников за Христа. Грубый и пошлый материализм не мог искоренить из сердец людей веру. Надо было уничтожить человека не физически, а как религиозно-нравственную личность, и поэтому темные силы, решив, что первый этап борьбы закончен, перешли к другому. Их новая тактика — оставить и даже восстановить храмы из камня и кирпича, но разрушить внутренний храм человеческого сердца, так, чтобы человек оказался неспособен воспринимать ту благодать, которую он получал в церкви во время таинства, а во время гонений — на развалинах храмов, куда христиане собирались тайно для молитвы. Храмы лежали в руинах, превращенные в груды камня. Насилие, даже смерть не могли разрушить и разбить твердых, как адамант, духовных камней любви христиан к Христу. Теперь плотина идеологического диктата и атеистической цензуры как будто снята, но вместе с потоком воды на землю обрушился поток грязи и крови. Под маской свободы вероисповеданий, совмещенной со свободой от нравственности, стал явственно просвечивать тот же черный лик «религии сатаны» с ее культом секса и крови. Порнография буквально затопила книжные магазины и экраны телевизоров; искусство — эта интимность человеческой личности, ее задушевный язык — уже стало по сути дела если не прямым сатанизмом, то прелюдией к нему.

Нам могут сказать: «Никто не насилует человеческой воли, кто вас заставляет читать книги и смотреть на картины, которые кажутся вам развратом, пусть каждый выбирает пищу, которую ест; цензура есть насилие над человеком, пускай будет цензурой его собственная воля». Но это ложь. Свобода от нравственности превратилась в насилие над нравственностью. Грязь секса встречает человека почти на каждом шагу: телевизор дотянул свои щупальца до самих отдаленных поселений, даже в космос и на дно океана; людям навязана одна и та же глобально осуществляемая программа, от нее некуда скрыться. Искусство основано на сопереживании, на включенности в эмоциональный мир своих героев, поэтому развращение начинается с самого детства. Там, где раньше пестрели плакаты с призывом построить коммунизм, появились другие плакаты с изображением, мягко говоря, обнаженных дев. Не видеть этого — значит идти по улице с завязанными глазами; нас заперли в публичном доме и говорят: если не нравится, то представьте, что вы в детском саду.

Другой культ — это культ убийства и крови. С обложек книг смотрят гангстеры с пистолетами в руках, убийцы в масках, жертвы, истекающие кровью, и так далее. Рядом лежат книги с изображением демонов, руководства по практической магии, астрологии, восточному оккультизму; они составляют одно нераздельное скопление демонических сил и энергий; они нераздельно связаны друг с другом, совершают одно дело. Несколько лет тому назад на этом месте лежали книги по так называемому научному материализму, теперь они исчезли, как будто обветшавшее оружие списано и заменено новым. В храмах совершаются богослужения, предполагается постройка новых церквей. Конечно, мы как христиане рады этому, но нас тревожит одно обстоятельство. Церковь — это место богообщения, освящения человеческой души, озарения благодатью человеческого сердца; без этого храм останется надгробным памятником прошедших времен. А люди, развращенные порнографией и сексом, имеют сердце как бы в параличе — неспособным принять духовное. Недаром Церковь считала самыми главными грехами убийство, прелюбодеяние и разврат; она давала людям многолетние эпитимии, чтобы они имели возможность, постепенно, через покаяние, очиститься от этих грехов. Преподобный Иоанн Лествичник замечает, что блуд называется не просто грехом, а падением. Как упавший на землю не способен идти, а лежит в грязи, пока не поднимется снова на ноги, так человек, падший в блуд, неспособен к духовной жизни, пока не принесет долгого и тяжелого покаяния. Люди, развращенные литературой, видеофильмами, уличными плакатами, рекламирующими секс, придя в храм, будут стоять, как трупы, если не принесут покаяние; а покаяться — значит противостоять этому растленному духу. Но мало кто решается на это.

Человек имеет врага в своей собственной греховности, поэтому большинство старается найти компромисс: не бороться до конца с грехом, а поставить себе некий формальный передел греха, то есть блудить глазами, сердцем и душой, воздерживаясь от греха, совершаемого делом. Но, во-первых, такой рубеж слишком хрупок и ненадежен, во-вторых, Бог хочет человеческого сердца: Дай мне, сыне, сердце твое, — говорит Дух Святый через пророков (Притч. 23, 26). Блаженны чистые сердцем, — заповедал Христос в Нагорной проповеди. Сердце, оскверненное картинами разврата, более того, настолько привыкшее к этим картинам, что воспринимает их не как грех, а как нечто обычное и обыкновенное, то есть сердце, не начавшее покаяния, будет подобно камню, который орошается дождем благодати, но от этого не становится цветником. Такой человек воспримет богослужение только с душевной стороны, не как очищение и освящение души, а как определенные эмоции, создаваемые обстановкой храма, пением и так далее.

Темная сила как бы говорит; мы будем впрыскивать в вену человека инъекции яда, а затем, если он хочет, пусть ходит по больницам. Господь сказал, что, становясь на молитву, надо простить всем своим обидчикам: милосердие к людям открывает нам милосердие Бога, а культ убийств делает человека внутренним зверем — это не только культ силы, но наслаждение насилием. Римская толпа требовала хлеба и кровавых зрелищ. Человеческая кровь, которая сочится с экранов телевизоров и со страниц детективов, не только не вызывает отвращения, а стала как бы пикантной приправой для современной кухни. Как человек, который с жадным любопытством и тайным наслаждением смотрел на убийства, пытки и конвульсии умирающих, может прийти в храм и молиться Богу, имя которого Любовь?! Развращенное и жестокое сердце не может любить Бога, а сущность и сила религии — это любовь между человеческой душой и Божеством.

У нас открываются монастыри, которые должны быть «сердцем» христианства; «монастырь — это церковь в Церкви», — сказал один из Отцов. Монашество — это отречение от мира и посвящение себя Богу; монашество должно сохранять как драгоценность то, что теряет мир: молитву, чистоту сердца, безмолвие и духовный опыт. Либерализм, «религия компромиссов», хочет наложить свою руку и на монастыри. Святые Отцы говорят, что высшее делание на земле — это сердечная молитва, она — сила, противостоящая разрушительной демонической силе, она — свет, который озаряет мир. Мир существует, пока существует молитва.

Либерализм, поставивший человека на место Бога, хочет умертвить дух монашества, оставив его внешнюю форму. Если во время гонений монастыри подвергались первым и самым тяжелым ударам, то теперь монастыри хотят превратить в благотворительные учреждения, то есть отключить и отвлечь монахов от самого главного — безмолвия и молитвы. Образуется новый вид монастыря, смахивающий не то на католический орден, не то на общество сестер милосердия, прикрепленное к Красному Кресту.

Если посмотреть на результаты такой монашеской благотворительности, то они ничтожны, но это дает возможность сделать из монастырей своеобразную рекламу, то есть противоположное тому, чем должен быть монастырь, и поставить монахов перед телевизионной камерой. Монахам внушается, что они должны творить добро, но при этом искусственно замалчивается, что здесь высшее заменяется низшим, тем, что с таким же успехом могут делать миряне; тем, что не соответствует монашеским обетам. Монахи постепенно теряют молитву и превращаются в мирян, одетых не в мини-юбки и джинсы, а в мантии. Преподобный Исаак Сирин говорил: «если для дел милосердия монаху нужно бросить молитву и безмолвие, то пусть погибнут такие дела». Монах, занимающийся мирскими делами, не поможет миру, а сам в конце концов станет частью этого мира, нередко — посмешищем мира. Монахи, а особенно монахини — это цветы, которые могут расти только в оранжерее, то есть в изоляции от мира; разбей стекло оранжерей — и холод погубит цветы.

Либерализм не понимает, что такое молитва: для него монашеская жизнь — эгоизм. Между тем монахи несут на себе (или должны нести) главную тяжесть борьбы с демоническими силами, о которой не ведает мир. Молитва — это не психотерапия и не самовнушение, как любит это объяснять бездуховный мир, а та удерживающая сила, которая не позволяет демонам, по словам Апокалипсиса, сорваться с цепи (см. Откр. 20, 1-3), то есть сила благодати. Может ли быть б!ольший дар людям, чем та радость, которую они испытывают, входя в монастырскую ограду, где сама земля и воздух освящены молитвой, как лучами солнца; может ли кто-нибудь принести людям б!ольшую пользу, чем тот, кто молится Богу в алтаре своего сердца о прощении грехов человечества? Да один истинный молитвенник может изменить ход человеческой истории!

Преподобный Арсений Великий избегал людей и даже казался некоторым монахам недружелюбным и суровым, но он совершал в келлии делание самое трудное, подобное самосожжению — молитву за мир, и Господь по его молитвам помиловал Византию, как во времена пророка Ионы Ниневию: землетрясение, которое уничтожило бы целые области, как было открыто впоследствии египетским Отцам, не произошло ради этого великого подвижника. Представим, что воинам, которые должны защитить страну от грозного, страшного и неумолимого врага, предлагают сложить оружие и заниматься другими делами — сажать картошку или шить сапоги. И это нужно и необходимо, но для этого есть огородники и сапожники, но не воины, дело которых — ценой своей крови защищать страну. Сатанинская сила подобна чудовищной радиации, излучаемой в мир, а молитва, особенно молитва монахов — преграда этому смертоносному невидимому потоку. Люди духовно слепые повторяют: «кто уединяется и молится, тот живет для себя»; они говорят так, потому что они сами — «плоть» и понимают добро и зло плотски.

Монашество имеет своим началом подвиг и пример Иоанна Крестителя, жившего в пустыне, и Иоанна Богослова, который проводил жизнь в молитве и созерцании. Первый назван «величайшим из рожденных женами», второй — «любимым учеником Господа». Они сохранили сердца свои в чистоте, это был их главный подвиг, поэтому сердца их превратились в неиссякаемые источники духовного мира — благодати, которая по их молитвам изливалась на мир.

Монахам говорят: общайтесь с людьми, проповедуйте, ходите по селам с духовными песнями, ведите спор с сектантами, смотрите за больными, воспитывайте детей и в это время молитесь, то есть будьте благочестивыми мирянами, только не обремененными семьями, а в остальном подобными им.

Преподобный Исаак Сирин пишет о том, что если монах будет пребывать в молитве, то мир будет служить ему, а теперь говорят: монах, служи миру. Можно в миру молиться и творить добрые дела, но это будет другой уровень молитвы. Молитва безмолвствующих подобна пламени, достигающему неба; молитва монаха, общающегося с миром, подобна письменам, написанным на стертой и исцарапанной доске; в его душе впечатления неустанно ложатся друг на друга. Ум такого человека колеблется страстями, как волнующаяся поверхность моря — порывами ветра. Монах при постриге дает обещание — следовать пути древних монахов; их путь был — уединение и безмолвие.

Если ослабнет монашеская молитва, то откроется та духовная зияющая пустота, которую невозможно заполнить самыми добрыми мирскими делами. Монастыри, потерявшие дух аскезы и молитвы, не могут духовно утешить и возродить человека. Перед нами пример западных монастырей, где организуются не только больницы, но особые школы для будущих политиков и девические баскетбольные команды. В прежний период были уничтожены монастыри, теперь строятся стены, но уничтожается дух самого монашества. Человек, посещающий монастырь, видит не молитвенников, светящихся внутренним светом, а добрых людей, занятых добрыми делами, с какими он встречался и в миру.

Святые Отцы называют внутреннюю молитву высшей наукой, искусством искусств, небом, заключенным в сердце человека, Божественной любовью, ангельской красотой, путеводной звездой, сияющей во мраке ночи, источником живой воды, текущей в сердце человека, песней песен, вечной радостью, жизнью сердца, воскресением души прежде всеобщего воскресения мертвых, сокровищем, скрытым в сердце человека, небесным вином, веселящим душу, огненным мечом, направленным против сатаны, крепостью веры, крепостью, непоколебимой силами ада, дивным садом райских цветов. Мир, не ведая и не зная тайны этой молитвы, считает молитву личным делом, вроде аутотренинга, во всяком случае не центром духовной жизни человека, а психическим настроением для лучшего совершения добрых дел. Эти добрые дела, ставшие самоцелью, рассматриваются вне зависимости от внутреннего состояния человеческого сердца и становится эквивалентом нравственности человека, а точнее сказать, — мерой его «святости».

Мы не отрицаем телесного милосердия, но его может совершать не только христианин, но и мусульманин, иудей, язычник и атеист, по различным побуждениям и мотивам. Подвиг монаха в этом смысле неповторим и не заменим никакими трудами. Святой Григорий Палама учит, что подвиг исихии (безмолвия) — это стяжание фаворского света. Он пишет о вечных животворящих Божественных силах и энергиях, которые изливаются в мир из недр Божества и являют себя миру как духовный свет, как вечная жизнь, как мистическое богопознание, как действие и атрибуты Божества. Человек, занимающийся внутренней молитвой, становится звеном, через его сердце проходит и освещает мир этот нетленный предвечный свет. Поэтому святые Отцы сказали: «Ангелы — свет для монахов, а монахи — свет для мира». Когда монах берет на себя мирские обязанности и заботы, наполняет свое сердце чувственными образами от встреч и бесед, то он теряет самое главное сокровище — молитву; его духовное око обращается от Бога к миру; дух мертвеет, и сердце становится холодным и твердым, как камень. По выражению одного отца, монах без Иисусовой молитвы — это труп, разъедаемый червями (то есть страстями). Дьявол готов помогать во внешних делах, лишь бы отвлечь ум монаха от молитвы. Преподобный Нифонт Царьградский говорил о том, что монахи будут строить дома, соперничающие с княжескими дворцами, а Нил Мироточивый и Симеон Новый Богослов предостерегают монахов от излишнего увлечения наукой и философией: от этого Божественный свет заменяется светом человеческого ума. Монастыри, где монахи не занимаются непрестанной Иисусовой молитвой, похожи на потухшие костры, в золе которых едва мерцают искры угольков.

Если возрождающееся монашество будет обращено лицом не к духовному опыту восточного монашества, а к представлениям и понятиям современного мира, то оно будет нести в себе не истину, а противоречие и ложь. Одна из крупных побед демона — создание нового типа монашества — внешнего монаха, занятого всем, кроме Иисусовой молитвы. Человек приходит в монастырь из мира, пропитанный, как будто водой, его духом и представлениями, с расслабленной волей, с воспаленной, как гнойник, гордыней, со зловонной грязью греховных воспоминаний, с отравленным сердцем, на дне которого свились, как змеи, его страсти. Человеку предстоит тяжелая борьба с демоном и собой, он должен как бы родиться заново. А его убеждают, что надо одновременно служить и Богу и людям, приводят пример преподобных Сергия Радонежского, мирившего князей, Иоанна Зедазнийского с учениками, которые, будучи монахами, пришли в Грузию, чтобы утвердить христианство и бороться с маздеизмом, Амвросия Оптинского, с утра до ночи принимавшего людей. Это все равно, что сравнить грудного младенца с опытным воином и посылать ребенка, еще ползающего по полу, на войну. При этом замалчивается тот самый важный факт, что Иоанн Зедазнийский и «всероссийские наставники» преподобные Серафим Саровский и Амвросий Оптинский и другие старцы всю жизнь свою провели в монастыре и пустыне, и только стяжав бесстрастие и великую благодать Божию, открыли двери келлии, вышли из пустыни и затвора, и то не по своей воле, а по откровению Божию.

Молодому монаху предлагают начать с того, чем кончили преподобные Серафим Саровский и Иоанн Зедазнийский. Некоторые монахи сразу же чувствуют ложь и свое несоответствие такой жизни; им кажется, что их пригласили на пир, а вместо трапезы поставили перед ними блюда, наполненные песком; напротив, других неопытных монахов мысль о том, что они чуть ли не спасители народа, и сравнение себя с древними подвижниками, обращавшими в христианство целые города и села, приводит в состояние разгоряченной гордыни; позирование в роли новых просветителей отвечает их собственным страстям. Здесь вместо смирения — основы монашеской жизни — в глубине их сердец гнойник гордыни и самомнения.

Один отшельник ответил ученику, желавшему идти в мир, чтобы учить людей: «Нельзя нести в своей руке яд человеку с порезанной ладонью». Здесь может возникнуть какой-то духовно-религиозный материализм, где ценность человеческой жизни определяется суммой внешних дел, которая, подобно выработке стали и угля, измеряется весом и мерой.

Обратимся к высшему для нас авторитету — Божественному откровению — Библии. В книге Исход повествуется о том, как Моисей вел израильтян в обетованную землю. У берега Красного моря их настигло войско фараона: всадники, закованные в стальные латы, колесницы с лучниками, вооруженными стрелами и копьями. Фараон считал себя непобедимым: под ударами его войск рушились и падали города и крепости, как шалаши из ветвей и травы. Казалось, что израильский народ обречен на гибель: впереди морская бездна, позади войска фараона, как огненная лавина… И вот, Господь спросил Моисея: Что ты вопиеши ко Мне? (Исх. 14, 15). Уста Моисея молчали, но сердце его безмолвно вопияло к Богу, и эта безмолвная молитва, в которой он от скорби разрывал не одежду свою, а сердце, достигла небес. Не пророческий дар Моисея, а внутренняя молитва, не слышимая никем из людей, сотворила чудо: море расступилось, его дно стало каменной дорогой для израильтян, затем волны замкнулись, как уста, — и бездна моря стала могилой для египтян.

В пустыне путь израильтянам преградил народ, называемый амаликитяне. Моисей не хотел с ними войны, так как они были потомками Лота, но амаликитяне были неумолимы. Завязалась битва. Моисей взошел на возвышенность и, воздев руки, погрузился в молитву. Когда Моисей молился, побеждали израильтяне, когда он прерывал молитву и от усталости опускал руки, наступали амаликитянские полки. Два других военачальника израильтян, Иисус Навин и Ор, поняв, что исход битвы решает не меч, а молитва, стали рядом с Моисеем и стали поддерживать его руки. Святые Отцы видели здесь символ демонической силы, победить которую можно только молитвой, исходящей из глубины сердца. Угасает монашество — и для демонической силы уже нет преград. Потеря монахами внутреннего духовного делания Иисусовой молитвы и переход от духовного к душевному — это одна из побед демона.

Великой силой обладает Божественная литургия, поэтому демон принимает все меры, чтобы люди ушли из храмов пустыми. Многие священники не только не призывают верующих к причастию, но даже запрещают им часто причащаться, хотя в древней Церкви причащались все присутствующие за литургией, кроме тех, кто находился под епитимиями. После Крестной Жертвы причащение — это второй по величию дар Божий людям, и священнослужители без всякого основания лишают своих прихожан источника бессмертия, который открыт для всех христиан. Это один из самых опасных предрассудков, который внедрился в Церковь.

В храме человек встречается с еще одним странным явлением — чтением на клиросе, похожим на скороговорку, как будто чтец стремительно бежит по страницам книги, торопясь быстрее достигнуть, как финиша, слова «аминь». Православная Церковь обладает как бесценным сокровищем богослужебными текстами, священной гимнографией непревзойденной глубины и красоты. И вот смысл молитв, красота церковного языка — все исчезает в каком-то неясном языкообразном гуле. Человек, стоящий в храме, или молится внутренне, бросив попытки что-либо понять, или же, переминаясь с ноги на ногу от скуки, вместе с чтецом нетерпеливо ожидает конца службы. Что мог бы понять ученик, если бы учитель говорил в классе такой скороговоркой? Для педагога, чтеца и лектора необходимо изучить технику речи, а здесь никто не заботится о том, чтобы научить псаломщика хотя бы ясно и внятно читать. Литургика православной Церкви — это одно из ее самых больших духовных богатств, а из-за дурного чтения богослужебные тексты остаются закрытыми для народа.

Не лучше обстоит дело с пением. Вместо древних мотивов, вызывающих в душе покаянные чувства или благоговейную благодарность Божеству, под сводами церкви нередко раздаются оперные мелодии, которые действуют не на дух, а на страстную душу, возбуждают ее, доставляют эстетическое удовлетворение, подобно мирскому искусству, но лишают самого главного — покаяния и молитвенной сосредоточенности. Что касается дурного пения, то оно также отвлекает от молитвы, но вместо эстетического наслаждения вызывает в душе досаду и раздражение.

В некоторых храмах продажа просфор и свечей продолжается всю службу и ведется внутри храма. Около свечного стола всегда шум, подобный гулу прибоя, а так как храм обычно имеет хорошую акустику, то этот шум проникает во все пространство святилища, отвлекая людей от молитвы. В Ветхом Завете написано, что во время постройки Соломонова храма камни обтачивали и отесывали вдали, чтобы не слышно было стука молотов на месте, посвященном Богу. В Новом Завете написано, как Господь изгнал бичом торговцев из храма. Он не запретил жертвы, но запретил продавать их внутри святилища, назвав Храм «домом молитвы». Молитва — это невидимый бой с дьяволом. Макарий Великий пишет, что в этой битве душа не только защищается молитвой, но сама наносит удары. Дьявол возводит особенные искушения на человека во время храмовой молитвы, чтобы похитить у него драгоценное время, когда он может получить прощение своих грехов и великие милости от Бога.

Уже замечено, что большинство чудотворных икон написано в древнем иконописном стиле. Этих ликов, потемневших от времени, больше страшится демон, чем по-мирскому красивых лиц, изображенных современными иконописцами. Там дух светит через икону; здесь — душевность, утонченная чувственность. Древние иконы окружены полем невидимой, но ощутимой сердцем силы. Иконопись, отторгнутая от традиции, обычно переходит или в мистические абстракции, или в религиозную лирику, которая может вызвать гамму переживаний, но оставляет душу невозрожденной. Иконы нецерковных художников (например, Врубеля) несут в себе скрытый демонизм; из них как бы сочится тяжелый духовный мрак; разрушение церковных традиций — это также победа сатаны.

Во Святая святых Иерусалимского храма мог входить для молитв первосвященник только раз в год; осквернение Святая святых для народа было большей трагедией, чем разрушение самого Иерусалима. От алтаря начинаются нисходящие и восходящие волны истории; от святости алтаря должно начаться возрождение народа. Соборными правилами вход в алтарь для мирян запрещен, только царь, как миропомазанник и представитель верующего народа, мог войти в алтарь для того, чтобы принести молитву за народ. Оплакивая падение Иерусалима, пророк сказал, что алтарь превращен в овощное хранилище; а ветхозаветный храм — это только прообраз, как бы тень новозаветного храма. Что же ожидает христиан, которые неблагоговейно относятся к самой великой святыне на земле — алтарю, где невидимо присутствует само Божество! Святыня — как огонь, она может согревать и светить, но также сжигать и испепелять. Надо помнить, что поругание святыни входит в ритуал черной мессы. Дьявол стремится завоевать новые духовные пространства.

Церковь имеет свои священные символы; демон создает свои магические знаки и хочет заменить ими церковный язык. VI Вселенский Собор запретил аллегорически изображать Божество; последнее время стали появляться аллегорические картины, где Божество изображено знаками, заимствованными у каббалистов и других тайных мистических сект. Эту христианизированную каббалистику называют «интеллектуальной иконой», то есть разделяют Церковь на элиту — интеллектуалов, и невежд — толпу. Аллегорические знаки, имитирующие икону, создают у человека новый тип религиозного мышления. Вместо включения в молитву через икону он начинает представлять Божество под видом аллегорий и геометрических фигур. Здесь — вторжение в Церковь тайнописи гностиков, которых древние отцы называли «первенцами сатаны» (Поликарп Смирнский о гностике Керинфе).

Всякий модерн — это шаг от Церкви в сторону или театра, или языческого капища. Поэтому модернизм — путь к самоуничтожению Церкви. Либеральное христианство — это религия компромиссов, она ищет компромиссов не только среди христианских конфессий, но между христианством и буддизмом, христианством и шиваизмом. Она стремится разрушить христианство изнутри, уничтожить христианскую догматику и создать туманную, бесформенную религию, которую гордо и броско называют религией «честных людей», с единственным призывом — делать добро людям. Это — тайное желание отделаться от Бога, оставаясь внешне христианином. Обычно это религия гуманистов, которые любят говорить о добре, не делая добра, которые хотят выглядеть друзьями человечества, но которым на самом деле все чуждо, кроме собственной сытости и честолюбия. Однако такая религия иногда порождает своих подвижников, как, например, доктор Швейцер или монахиня Тереза, которые самоотверженно служили тому, что мы назвали бы культом страдающего человека. Монахиня Тереза, подбирая умирающих на улицах Калькуты, говорила: «Я хочу, чтобы человек умер с достоинством человека»; но все же христианство видит достойной смерть в покаянии и молитве, всепрощении и надежде на милосердие Божие. Монахиня Тереза видела достойную смерть в другом: чтобы умирающий был перед смертью вымыт и умер на чистой простыне, а не на камнях улицы.

У Швейцера, протестантского пресвитера и теолога, молитва занимала несколько минут, остальное время было отдано лепрозорию. Здесь абсолютизированы земные ценности и умалено значение первородного греха, следовательно, необходимости покаяния и духовного возрождения. Икона гуманистов — эмпирический человек; их девиз — «человек — это звучит божественно». Такая религия основана на человеческих силах и чувствах, в ней веру в существование Бога, разумеется, не отвергают, но психологически ставят на место Бога некую абстракцию человечества. Этот либерализм подготовил эпоху просвещения и продолжает готовить почву для агностицизма и материализма: ведь можно отбросить Бога как мировоззренческую идею и так же служить человечеству.

Существует определенная сила имен, не в смысле каббалы, где имена наделены магической властью и служат заклинанием духов, а как некая ассоциативная связь, поле общности и признак необъяснимого для нас влияния. Вспомним, с какой настойчивостью внедряли в сознание народа имена своих вождей противники христианства. Города, улицы, парки, заводы были отмечены, как клеймом, этими именами. Они пестрели на стенах домов и перекрестках улиц. Для чего это нужно было? Для того, чтобы создать ореол величия этим людям? Отчасти так. Но кроме того, здесь скрыт демонический ритуал. Место, носящее имя, обретает связь с этим именем. Когда в наших городах изменились названия некоторых площадей и улиц, то показалось, что дышать стало легче, как будто бы сама атмосфера стала другой.

У нас есть священные изображения, которые помогают нам общаться с духовным миром. У демонов тоже есть свои изображения, это — талисманы и амулеты, связанные с магией; изображения чудовищ, портреты людей, которые служили планам сатаны. Эти лица должны врезаться в память и душу человека и как бы запечатлеться в них.

Есть еще один вид ритуальных изображений — это обнаженное человеческое тело. Здесь больше, чем просто секс. Нагота — символ потери благодати. После грехопадения праотцев одеяние Божественного света, окружавшее их, исчезло, они увидели, что наги. Характерно, что изображение языческих божеств в Халдее и Египте, Греции и Японии было изображением наготы. Черная месса, сатанинские ритуалы, сборища чародеев требовали от их участников приносить демонам заклинания и молитвы, сбросив с себя одежду. Характерно, что ангелы всегда изображаются в светлых одеяниях, а демоны нагими.

Религия секса пролагает путь религии сатаны.

Великой святыней для христиан являются мощи святых. Дух Святый, сочетаясь с душой человека, освящает и его тело, как миро сообщает благоухание сосуду, в котором оно хранится. Грех — это черное клеймо демонов не только в душе грешника, но и в его теле. Тело грешника источает духовный смрад. Знаменательно, что при церкви устраивают усыпальницы, называемые пантеонами, то есть храмами всех богов, в которых хоронят людей, прославивших себя в истории, но нередко далеких от Бога и никогда не переступавших порога церкви.

Почему этих людей надо хоронить у стен церкви?

В Древнем Риме изображения и эмблемы языческих богов всех стран и провинций были собраны под сводами пантеона. Идолы мирно уживались между собой, но пантеон не мог вместить одного — истинного Бога. Почему люди, равнодушные к Церкви, несут останки своих героев к стенам храма и называют их гробницы характерным, но зловещим именем «пантеон»? — Потому, что рядом с храмом Славы Божией хотят создать храм человеческой славы. В прошлом веке по инициативе философа Канта был составлен календарь, параллельный церковному календарю, где вместо святых значились имена выдающихся писателей, полководцев, государственных деятелей и так далее, для их почитания и прославления. Мир как бы говорит: «смотрите, вот наши святые».

Магия связана с кладбищем. Существовали колдовские ритуалы, совершать которые можно было только на языческих кладбищах. Самый поразительный ритуал погребения в мировой истории представляют собой не пирамиды — гробницы фараонов, возвышающиеся, как скалы, в пустыне, а московский Мавзолей. Вождизм, культ сверхлюдей, в сущности представляет собой «демоническую теократию». Вождь выступает не только как великий политик, но и как безошибочный идеолог, вроде пророка, слову которого должна верить толпа. Поэтому не только у египтян, вавилонян и инков, но также в «коммунистических» странах возник особый культ — поклонение гробницам. Почти в каждой «коммунистической» стране был построен мавзолей, где умерший вождь, как мумифицированный фараон, должен постоянно быть с народом как «хранитель» своей страны. Китайцы совершали паломничество к могиле Чингисхана и призывали его дух; мусульмане строили усыпальницы халифам, прославившимся своими завоеваниями. Бухара и Самарканд считали своим покровителем Тамерлана, а время его царства — золотым веком. Фашистская элита посещала могилу императора Фридриха Барбаросы для медитации. Если бы собрать кровь, которую пролили эти люди при своей жизни, то эта кровь затопила бы, как поток разлившейся реки, их гробницы и пирамиды.

В житиях святых говорится о том, что демоны обитают в языческих храмах и творят чудеса через идолов. Апофеоз (торжественная кремация) римских императоров сопровождался явлениями сверхъестественной сатанинской силы, которые поражали воображение толпы. «Обожествленные» императоры-жрецы считались покровителями империи. Христиане отказывались воздавать почесть изображениям цезарей, за что многие из них поплатились жизнью. Одним из способов почитания героев стал распространенный обычай зажигать огонь, который зловеще назван «неугасимым огнем», — зловеще потому, что в Евангелии написано: Червь их не умирает и огонь не угасает (Мк. 9, 44, 46, 48). Огонь как священный символ горел в молельнях зороастрийцев-огнепоклонников. Народы Кавказа особенно знали на опыте своей истории, что несет с собой эта религия огня. Теперь символ маздеизма [1] и образ вечных огненных мук стал способом увековечивания памяти народных героев.

Еще хуже, когда вместо языческих эмблем и ритуалов употребляются в искаженном виде взятые, вернее, выкраденные из храмов обряды. Это кощунственное подражание Церкви мы видим, например, в дворце бракосочетаний, который вместо того, чтобы зарегистрировать брак или помочь организовать свадебный обед, стал дублировать церковь; обмен кольцами, вино, налитое в одной чаше для жениха и невесты и так далее являются не простым антирелигиозным анекдотом; здесь скрыт замысел современного либерализма: государство или секуляризованное общество берет на себя функции Церкви, «удовлетворяет» религиозные потребности человека. Итак, мы видим неожиданное появление в общественных структурах новых, совершенно чуждых какой-либо религии современных жрецов, которые с усердием обезьяны копируют литургию и обычаи Церкви.

Еще не так давно был обряд, которым собирались заменить крещение: ребенка приносили в клуб, родители становились с ним у портретов «вождей» и давали обещание воспитывать ребенка в духе пролетарского, революционного самосознания, затем маленький «солдат революции» получал вместо креста в подарок звезду; двое присутствующих брали на себя ответственность за пролетарское воспитание; назывались они «звездный отец» и «звездная мать», а сам ритуал — «красные звездины». Одновременно с этим в другой части мира, в центре Европы — Германии происходил параллельный процесс: фашизм возрождал арийское и скандинавское язычество, а также оккультные традиции рыцарских орденов. Однако эта дикая фантасмагория и карнавал масок имели под собой вполне реальную силу. Кощунственный обряд — это вид богоборчества, непременный атрибут демонослужения и всех видов чародейств. Люди, участвующие в кощунственных обрядах, уже получили инъекцию духовного яда; человек, отдавший свою волю демону, расширяет на земле царство ада.

Пророк Давид говорил о язычниках, которые приносили человеческие жертвы, что пролитой кровью осквернилась земля (Пс. 105, 38), то есть человеческая кровь вопиет к Богу, она превращает землю в пустыню. Святые Отцы писали, что хотя демон бесплотный дух, однако он питается, как пищей, запахом крови и смрадом блуда, поэтому обитает в тех местах, где совершается грех и злодеяние. Одно из самых страшных жертвоприношений демону, которое превзошло все войны и гекатомбы, — это убийство матерями своих детей. В демонических культах пролитие человеческой крови, особенно ребенка, считалось обязательным жертвоприношением, без которого не совершается визуальное явление сатаны. Почти во всех языческих религиях древности приносились человеческие жертвы. У майя и инков жрецы рассекали грудь живому человеку и вырывали сердце; в праздник главного солнечного божества число жертв доходило до 30 000, поэтому инки устраивали войны, чтобы захватить пленников, или устраивали охоту на людей, как на диких зверей. В центральной Африке приносили человеческие жертвы богине утренней звезды (Венере), в Греции — Гекате, богине Луны, обвитой змеями.

Количество абортов в христианских странах уже превысило число всех людей, убитых на войне, принесенных в жертву идолам, съеденных каннибалами. На древних гравюрах Земля изображалась островом, плавающим в океане вселенной, но сегодня она становится все больше похожей на остров, плавающей в море человеческой крови.

Многие недоумевают: за что Господь так сурово наказывает нас? Не правильнее ли было бы сказать: за что Господь еще терпит нас? — Он терпит нас ради неизреченной милости Своей, ради молитв угодников Своих, неведомых миру, — терпит, ожидая нашего покаяния.

1. Маздеизм — персидское религиозно-философское течение, возникшее в III в. и носившее социальный характер. При сохранении зороастрийского дуализма как равновесия и равносильности злого и доброго начал мира маздеизм относил социальное неравенство к основным проявлениям злого начала. — Изд.